Борис Тихомолов - Романтика неба
Сценка взбодрила меня. Я как бы влился в этот стук и грохот мастерских и в перекличку голосов. Долговязый; все еще смеясь, достал из кармана вельветовой куртки аккуратно сложенный носовой платок, вытер им слезы на своих по-детски розовых щеках, как-то смешно дернул шеей, будто ему был тесен воротничок, и, взглянув на меня острыми, как буравчики, черными глазами, спросил:
— Ты на комиссию? Нам, наверное; вон туда. Пошли!
Столярикум-малярикум
Возле двери с надписью «Санчасть» толпились парни. Я еще и сообразить как следует не успел, что к чему, а мой незнакомец уже принялся командовать:
— А ну, что столпились?! Разобраться по порядку! Кто за кем! Становитесь вот здесь — вдоль стены. Быстро-быстро!
Беспорядочная группа словно только и ждала этой команды, сразу переформировалась, расплылась, растянулась вдоль стены. Долговязый довольно грубо схватил меня за плечо и, ткнув в очередь прямо возле двери, начальственным тоном сказал:
— Стой тут, я сейчас! — и скрылся за дверью. Минут через десять дверь открылась, и рыжая девушка в белом халате, кокетливо тряхнув пышным ореолом волос, сказала нараспев:
— Вхо-о-ди-ите. По десять человек.
Мы вошли. Большая светлая комната с цементным полом, справа — письменный стол, лысый доктор в белом халате, весы, ростомер, шкафы с медицинскими инструментами. Слева, возле входа — столик, за столиком девица:
— Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Раздевайтесь.
Ребята тотчас же принялись раздеваться, а я уставился на красочные медицинские плакаты, развешанные на стенах: «Требования для комплектования курсантов в школы летчиков».
У меня от почтения даже дух захватило, словно я ненароком заглянул в святая святых.
Читаю дальше: «Нормальная ступня… плоская ступня…»
«Интересно, а какая у меня ступня: нормальная или ненормальная?»
— Раздевайтесь! Живо! А ты чего рот разинул? — налетел на меня доктор, сверкнув устрашающе большими очками. — Для тебя что, особая команда нужна?! Раздевайсь!
Покосившись на девицу, я принялся торопливо разуваться. Носки мокрые, хоть выжимай, да еще с протертыми пятками. Ширнул их стыдливо в ботинки и встал босыми ногами на леденяще холодный пол.
Только что осмотренная группа, щелкая от холода зубами, одевалась. Долговязый посмотрел на меня, подмигнул. Он уже был одет, но уходить не торопился. Девица с равнодушным видом стояла у весов, и мне нужно было к ней подойти. Срамотища какая, ведь голый же! А другие ничего, некоторые даже гыгыкали, и доктор на них покрикивал:
— Ну, тихо! Чего разоржались, как жеребцы?!
Я измерился и взвесился: рост 173, вес 57 килограммов. Ноги мои совсем окоченели, хоть дуй на них.
Доктор, грубо хватая за плечи цепкими руками очередного пациента, повелительно командовал:
— Высунь язык! Нагнись! Разогнись! — И девице: — Годен. Следующий!
Я подошел.
— Высунь язык!
Высунул. И тут же удивился: доктора передо мной не было!..
— Нагнись! — раздалась откуда-то сзади команда.
Я послушно нагнулся.
— Разогнись! — И возмущенно: — Убери язык!
Я, громко щелкнув зубами, быстро захлопнул рот.
Доктор сердито сверкнул очками:
— Балуй у меня! А ну — зубы! Та-ак, хорошо! — и желтыми от табака пальцами полез мне в глаза, больно задрал ресницы. — Гм!.. Гм!..
Повернулся к девице, сказал ей что-то по латыни, вроде: «Столярикум-малярикум». Отпустил ресницы, повернул меня бесцеремонно, толкнул в спину:
— Не годен. Следующий!
Я не сразу понял, что произошло, лишь по растерянному лицу долговязого догадался о сущности, словно выстрел, короткого слова: «Не годен!».
«Не годен?! Как это — не годен? Это я не годен — крепкий жилистый парень?!.»
— Девушка, девушка, что он сказал? Что?
Девушка ответила, пряча глаза:
— У вас фолликулярный конъюнктивит. Понимаете? Ну-у-у… воспаление слизистой оболочки глаз.
— Так ведь, девушка! Так ведь это… Это же ведь… пройдет; Ну, понимаете, я… я…
— Отойдите, не мешайте!
Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Это был долговязый. Он участливо смотрел на меня.
— Читал, наверное, много?
— Да, — сказал я, готовый расплакаться.
— Ничего, бывает. Но ты не отчаивайся. Приходи завтра, что-нибудь скумекаем.
Я махнул рукой: чего уж там «скумекаем»?
Мир для меня рушился…
Добирался домой в невменяемом состоянии. Стыд терзал меня невыносимо. Я жгуче презирал и ненавидел самого себя. Не послушался умных людей — уволился. Расшумелся, растрепался, расхвастался: «Иду учиться на авиаспециалиста!» Дома напустил на себя таинственный вид, да так, что мать заробела. Сегодня чуть свет приготовила завтрак, чего с нею никогда не бывало, а вчера робко сказала мне, чтобы я гасил свет, да пораньше ложился бы спать перед комиссией. А что я ей ответил. «Не мешай, я как раз готовлюсь к этой самой комиссии». И читал до рези в глазах, почти до утра. И не выспался. Конечно, глаза красные, воспаленные. Вот тебе тут и «столярикум-малярикум»! Идиот! Хвастунишка несчастный! Сжег, что называется, за собой мосты! Как же теперь быть-то, ведь обратно хода нет!..
Мать встретила меня тревожным взглядом. Я собрал все свои силы и, напустив на себя беспечный вид, сказал небрежно:
— Ну, мам, дела идут пока как надо: прохожу комиссию. Народу та-а-ам… Завтра опять идти, — и прошмыгнул в свою комнату.
Отца дома не было, ушел на суточное дежурство, и это облегчило мое положение. Он был проницательный и сразу догадался бы, что дела мои плохи.
— Тут Кирилл приходил, — сказала мать, подавая на стол. — Хочет тоже поступать на курсы. Просил, чтобы ты его завтра подождал, вместе пойдете.
«Значит, тоже решил, — подумал я. — А вчера колебался: «Да не знаю, как папа с мамой».
За него все решают папа и мама. Помню, в пионерский отряд ходил, а в пионеры не вступал. Дед у него был священником, а пионеры пели богопротивные песни. Вот папа с мамой и не разрешали галстук носить.
И тут я поймал себя на том, что остро завидую Кириллу. «Вот пройдет он комиссию и будет учиться, а я… Куда пойду?..»
Возвращаться на стройку нечего было и думать. И вообще, хоть беги из Ташкента!..
Лег спать в самом мрачном настроении. Разбудил меня Кирилл он пришел ни свет ни заря, в ладной куртке, в сапогах, в кожаной фуражке. Отец его работал главным бухгалтером на каком-то крупном предприятии, и жили они в достатке.
Я хмуро поднялся и стал одеваться. Носки были мокрые, ботинки тоже. Вчера забыл их пристроить возле печки. Надел какие есть, неприятно ощущая между пальцами ног холодную глинистую жижицу, и на душе у меня от этого стало еще гаже.
На дворе было темно, И так же, как и вчера, шел дождь со снегом. Но вчера я шел с надеждой и она согревала меня, а сейчас…
