Пьер Брантом - Галантные дамы
Из слов законоведа выходит, что римские дамы имели повод и возможность хорошенько повеселиться; и нечего удивляться, читая про одну из них, жившую во времена Марка Аврелия, каковая, идучи за похоронной колесницей своего супруга и испуская рыдания, вопли, вздохи и стенания, так крепко пожимала руку того, кто поддерживал ее на этом пути, что явно показывала ему свою готовность любить его и быть ему женой — правда, не ранее чем через год, ибо для уменьшения этого срока требовалось особое позволение, подобное тому, коего добился Помпей, когда взял в жены дочь Цезаря; однако такой милости могли удостоиться лишь великие мужи и дамы Рима. Помпей все же добился разрешения на брак и не раскаивался в том, ибо ему досталась добрая и истовая мастерица, знающая толк в любовной потехе. Эта дама ничего не желала терять и умела позаботиться обо всем: и о благе телесном, и о наследстве.
Вот как счастливы были римские вдовы; не менее благой удел достался и французским, каковые ничего не теряют из своих прав, отдаваясь и сердцем, и прелестным телом радости; хотя в парламентах наших подобные дела множество раз обсуждались; так, мне известен богатый и знатный французский сеньор, долго пытавшийся отсудить наследство, причитавшееся его невестке, обвиняя ее в чрезмерном любострастен и кое-каких иных преступлениях куда посерьезнее; и все же она выиграла процесс, а ему пришлось-таки выделить ей ее законную долю, хотя ее и лишили права надзирать за имением ее сына, тем более что она вторично вышла замуж; об этом последнем наши судьи и парламентские сенаторы весьма заботятся, не оставляя вдовам на попечение их дочерей, однако мне ведомы вельможные дамы, и при втором замужестве сохранившие при себе малолетних дочерей, не допуская над ними опеки деверей и прочей мужниной родни; но им в том весьма помог их царственный покро-витель. Ведь нет такого закона, который бы не смог опрокинуть добрый передок. Впрочем, отныне и впредь зарекусь рассуждать о подобных материях, тем более что не мое это дело; и здесь весьма возможно, уповая на то, что скажешь что-либо путное, понести околесицу. Потому-то в остальном я целиком полагаюсь на таланты наших правителей и законодателей.
Итак, говоря о вдовах, нельзя обойти тех, кому угодно снова связать себя брачными узами и перемерить исхоженный брод, подобно морякам, спасшимся от двух или трех кораблекрушений, но вновь отправляющимся в плавание, или матерям, клянущимся в родовых схватках, что никогда и близко не подпустят к себе мужчину, а едва лишь боль утихнет и здоровье вернется, принимающимся за старое. Так же было и с той испанской сеньорой, каковая, будучи в тягости, освятила свечку в соборе Монсерратской Богоматери, помогающей при разрешении от родовых мук. Это не помешало ей испытать тяжкие страдания и клясться и божиться, что никогда более она не подвергнет себя подобной напасти. Однако, когда дитя появилось на свет, она приказала женщине, державшей подле нее зажженную свечу: «Serra esto cabillo de candela para otra vez» (Сохраните огарок до следующего раза).
Другие дамы не желают вновь отягчать себя узами брака, среди них встречаются и овдовевшие в самом цветущем возрасте, но довольствующиеся первым опытом. Так, мы помним, что наша королева-мать лишилась супруга между тридцатью семью и тридцатью восьмью годами и осталась во вдовстве, хотя сохранила и красоту и любезную привлекательность и ни разу не поддалась соблазну вторичного замужества. Впрочем, нельзя сказать, чтобы у нее был большой выбор достойных ее сана женихов, к тому ж могущих сравниться с великим королем Генрихом, ее покойным повелителем: ведь она потеряла стоившего доброй сотни мужей царственного супруга, чье обхождение не оставляло желать лучшего и притом было как нельзя более любезным! При всем том нет ничего, что любовь не заставит позабыть. Тем похвальнее выбор королевы-матери, он заслуживает быть навечно занесенным на скрижали храма бессмертия, ибо ей удалось победить себя и сохранить над собой власть, не уподобясь белой королеве, что, не сдержав своих страстей, вышла замуж за собственного мажордома, господина де Рабоданжа, каковой выбор ее царственный сын поначалу нашел странным и неприятным; но, поскольку она все-таки приходилась ему матерью, он простил упомянутому Рабоданжу его выходку — тем более что при свете дня тот продолжал услужать его матушке как мажордом, — дабы не нанести урона ее величию и не оскорбить ее титула; а по ночам она была вольна поступать, как ей было угодно, не делая различий меж слугой и повелителем и лишь отдаваясь на волю их скромности; однако можно себе представить, как торжествовал ее избранник. Ибо сколь ни была она величава, но и природный закон, и людской обычай отдавали ее во власть мужчины. Сию историю я некогда узнал от последнего из покойных кардиналов Лотарингских; при мне он рассказал ее королю Франциску II, когда тот был в Пуасси и посвятил там в рыцари ордена Святого Михаила восемнадцать человек — такого числа посвященных единым махом еще не видывали никогда; а меж них обретался и весьма постаревший сеньор де Рабоданж, уже давно не бывавший при дворе, разве что мимоездом, участвуя в каком-нибудь из частых тогда военных походов; удалиться от света, как то нередко случается, его побудили разочарование и тоска после потери доброго покровителя господина де Лот-река, при коем он служил капитаном гвардии, погибшего в неаполитанском походе; а в добавление к своей повести господин кардинал предположил, что тогдашний де Рабоданж — как раз дитя того тайного брака. Но то ли еще бывает! Не так давно одна из причастных к трону особ взяла в мужья собственного пажа и, включив его в круг властительных персон, сама как бы сошла с круга, распорядившись подобным образом собственным вдовством. Но оставим в стороне столь недостойные вдовьи повадки и перейдем к примерам более благоразумным и возвышенным.
Была у нас королевой донна Елизавета Австрийская, супруга покойного короля Карла IX, о которой открыто можно сказать, что это одна из самых лучших, любезных, благоразумных и высоконравственных монархинь из всех, кто когда бы то ни было царствовал у нас и в иных странах; вместе со мной подобное скажет всякий, кто видел ее либо слышал о ней, не думая повредить прочим и пойти против истины. Она была необыкновенно хороша собою, цветом лица и нежностью тонкой кожи не уступала самым привлекательным придворным дамам, а в обхождении просто обворожительна; притом, не отличаясь высоким ростом, она имела прекрасную фигуру. А в благоразумной своей доброте и добродетельности она умудрилась никого не обидеть, не огорчить — ни действием, ни суровым словом и вообще отличалась сдержанностью, немногословием, предпочитая говорить по-испански. Искренняя набожность ее нимало не походила на ханжество; она не выпячивала ее и не делала ничего напоказ, избегая и здесь всего чрезвычайного — не то что многие известные мне истовые богомолки, — однако не упускала положенных для молитвы часов и употребляла их, видимо, с толком; так что ей не было необходимости отнимать время у светских занятий. Истинная правда (мне о том поведали некоторые ее бывшие фрейлины), что, будучи в постели вдали от людских глаз и хорошенько задвинув полог, она в одной рубахе простаивала на коленях добрых полтора часа, обращая помыслы свои к Богу, бия себя в грудь и печалуясь о своих прегрешениях. Но о сем узнали не скоро — только после того, как умер ее супруг король Карл; а произошло это потому, что однажды, когда она легла и все прислуживающие ей удалились, одна из них, спавшая в ее комнате, привлеченная звуком ее стенаний, решилась чуть-чуть отодвинуть занавеси полога — и увидела ее в том состоянии, что я уже описал: молящейся и уничижающей себя перед ликом Господним; подобное продолжалось каждый вечер; и однажды эта фрейлина, успевшая войти в доверие к королеве, обмолвилась, что подобное обыкновение вредит ее здоровью. Та очень рассердилась, сообразив, что ее тайна раскрыта, и, почти отрицая все, приказала ей никому не говорить ни слова и даже на один вечер прервала свои молитвы в постели. И все же ночью она встала и восполнила недоданное Богу, уповая, что прислужницы уже спят и ничего не заметят. Но они все примечали по тени ее на занавесях от наполненной воском светильни, которую она держала всю ночь зажженной изнутри полога, чтобы читать или молиться, когда сон к ней не шел, в то время как прочие принцессы держат ночник подале на комоде. В такого рода молитвах нет ни капли лицемерия, к какому прибегают иные жеманницы, молясь прилюдно и громко бормоча, чтобы все сочли их святыми женщинами и истовыми христианками.
