Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Есть — город.
Есть — весна.
Туман и слякоть.
Бродить по лужам можно,
Можно плакать
И можно умереть.
Но всё равно
Есть — город,
Есть — весна,
И пелена тумана,
И есть окно — светящаяся рана.

Ушла любовь моя —
Так буднично и просто.
Ушла банально,
Как в плохом кино.
Как сочетанье слов само —
Ушла любовь,
Или —
Растаял снег,
Погасло солнце…
Ушла любовь.
Дежурный дождь
Залечит все следы,
И всё устроится, как ты того хотела.
Ушла любовь.
Обломок пустоты
Крошится в пальцах,
Как кусочек мела.
А утром буду песни хоронить
И чашу скорби наполнять словами,
Целуя рифмы…
Пиво буду пить,
Любуясь кучевыми облаками.

Вы уезжаете в Тетюши?
Я поздравляю Вас от души!
Вы уезжаете? В добрый путь!
А я уж как-нибудь. Как-нибудь!
В тех удивительных Тетюшах
Живут — словно лебеди в камышах.
Без суеты живут до седин,
А я уж как-нибудь тут один.
Не вспоминайте там обо мне,
Пришпилив карточкой меня к стене.
Мне одиночество — нипочём,
И все пророчества — ни при чём.
Просто мне нравится здесь, в тиши…
Ах, Тетюши мои, Тетюши!

Куда смотреть?
На что молиться?
Какие говорить слова?
Глаза закроешь — лица, лица…
И тяжелеет голова.
Пошла последняя минута…
И чья-то женщина в окне,
Всё улыбается кому-то,
Как улыбалась раньше мне.

Вам этот день запомнился едва ли,
Среди других печальных летних дней.
Но где-то нас на небе обвенчали,
И где-то спел нам песню Гименей.
И было всё торжественно и строго,
Спускался вечер, тих, нетороплив…
Видать уж так угодно было Богу —
Нас обвенчать, о том не известив.
А дни текли, и уходило лето,
Дышала осень в зеркало пруда.
Я где-то жил, и Вас кружило где-то,
И улетали птицы в никуда.
И хорошо, что нет теперь печали,
И Вы теперь, как прежде, не одна…
Всё хорошо… Вы так и не узнали,
Что я Ваш муж, а Вы — моя жена.

Ещё на Омке крепок лёд,
И день идёт на убыль,
Ещё цыган не продаёт
Своей овчиной шубы.
Ещё пружинисты шаги,
Ещё мохнаты шапки,
Ещё трамвайные звонки
Простужены и зябки.
И за ночь, сколько ни топи,
Выстуживает сени,
Ещё идёт в охотку спирт —
Под грузди и пельмени.
Отогреваясь про запас,
В напыщенности чинной,
Сидят на люках теплотрасс
Семейства воробьиных.
А мы с тобой, как снегири,
Клюём по половинке
Две алых капельки зари,
Две клюквинки-кровинки!
Ещё в полях белым-белей…
Но говорит всё это,
Что беззаботных снегирей
Подстерегает лето.

Вдруг показалось, что это теперь навсегда:
Так вот и будет из крана сочиться вода,
Так вот и буду в зашторенной кухне сидеть,
Так вот и буду обманывать время и смерть.
Так вот и будет беда обходить стороной,
Ты никогда не расстанешься больше со мной.
И не заманят чужие к себе города…
И никого не предам.
И меня — н и к о г д а.
Вдруг, показалось…

Моей рукой испещренный блокнот —
Кардиограмма моих сердечных ударов.
Ночь. Распахнутое окно.
Звезда на струнах моей гитары.
Тишина.
А там за стеной
Мать поет колыбельную сыну…
В двенадцатом веке татарской стрелой
Убили меня в спину.
И распята была душа
Белым холстом на пяльцах,
Как у пропащего алкаша
Дрожат теперь пальцы.
Судьба ли тешится надо мной?
Иль кто затаил обиду?
Зачем там за стеной
По мне поют панихиду…
Песня эта, чуть слышна,
Мною выпита до дна.

Пустые хлопоты и дальняя дорога…
Ночь — безрассудна,
Утро — слишком строго,
А день угрюм и нудно суетлив,
Сбивает ноги и сутулит плечи
И вот, последняя надежда —
Вечер…
Но вечер — пьян,
Он вечно ходит в гости,
Жуёт шашлык,
Обгладывает кости,
То на пельмени зван,
То на уху.
Он только жрёт и порет чепуху!
Таков круговорот воды в природе
Ночь, утро, день… и — вечер на подходе.

Я, слава Богу, снова пьян!
Уже крыло моё легко обиду стёрло.
Я мудр, как Ледовитый океан,
И пальцы песен нежно душат горло.

Ни через год.
Ни завтра.
Никогда.
Такое, может быть,
Не повторится.
Не будут петь
Тревожно провода,
Не будут стыть
Окаменело лица.
Не будет плакать
Траурная медь,
Не будет чавкать
Тающая слякоть…

И только мама не поверит в смерть.
И только мама не устанет плакать.