Скрябин - Федякин Сергей Романович
Уже в начале войны можно было уловить то, что она с собой принесет. В сентябре, в Петрограде, недавно утратившем былое имя «Петербург», Блок напишет стихотворение, в котором сошлось настоящее и будущее, в котором затрепещет жестокое предвидение:
Петроградское небо мутилось дождем,
На войну уходил эшелон.
Без конца — взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон.
В этом поезде тысячью жизней цвели
Боль разлуки, тревоги любви,
Сила, юность, надежда… В закатной дали
Были дымные тучи в крови.
И, садясь, запевали Варяга одни,
А другие — не в лад — Ермака,
И кричали ура, и шутили они,
И тихонько крестилась рука.
Вдруг под ветром взлетел опадающий лист,
Раскачнувшись, фонарь замигал,
И под черною тучей веселый горнист
Заиграл к отправленью сигнал.
И военною славой заплакал рожок,
Наполняя тревогой сердца.
Громыханье колес и охрипший свисток
Заглушило ура без конца.
Уж последние скрылись во мгле буфера
И сошла тишина до утра,
А с дождливых полей всё неслось к нам ура,
В грозном клике звучало: пора!
Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,
Несмотря на дождливую даль.
Это — ясная, твердая, верная сталь,
И нужна ли ей наша печаль?
Эта жалость — ее заглушает пожар,
Гром орудий и топот коней.
Грусть — ее застилает отравленный пар
С галицийских кровавых полей…
Картина проводов, общее настроение («нам не было жаль»)… Но за «смутным» настоящим — неясное будущее («вдруг под ветром взлетел опадающий лист»), тревога («раскач-нувшись, фонарь замигал») и слияние «военной славы» со скорой катастрофой. Провидец Блок уже вслушивался в жестокую музыку «страшных лет России», когда его «веселый горнист» еще не чувствовал над головой сгустившейся черной тучи.
Но войну можно было увидеть и другими глазами. Она могла принести стихи, овеянные доблестью, стихи, в которых мировое столкновение представало в обличье религиозном. Так и напишет об этом ушедший на фронт добровольцем Николай Гумилев:
Как могли мы прежде жить в покое
И не ждать ни радостей, ни бед,
Не мечтать об огнезарном бое,
О рокочущей трубе побед.
Как могли мы… но еще не поздно,
Солнце духа наклонилось к нам,
Солнце духа благостно и грозно
Разлилось по нашим небесам.
Расцветает дух; как роза мая,
Как огонь, он разрывает тьму,
Тело, ничего не понимая,
Слепо повинуется ему.
В дикой прелести степных раздолий,
В тихом таинстве лесной глуши
Ничего нет трудного для воли
И мучительного для души.
Чувствую, что скоро осень будет,
Солнечные кончатся труды
И от древа духа снимут люди
Золотые, зрелые плоды.
Скрябин в своих чувствах близок обоим поэтам. В нем совместилось желание религиозного действа и предчувствование неслыханных мировых перемен. С одной стороны, как вспоминал Сабанеев слова композитора, «война может стать источником настоящих мистических ощущений и экстатических состояний сознания и может быть, таким образом, путем к преображению, к экстазу», и потому «мистик должен приветствовать войну…». С другой — она должна совершенно перечеркнуть прежнюю жизнь: «Надо окончательно прийти к убеждению, что эта мещанская жизнь с ее вечными буднями должна быть заменена другой, яркой, полной новых ощущений. Только тогда мы сможем прийти к познанию Мистерии и ее необходимости. Покуда не пришли к сознанию нужности, неминуемости этих необыкновенных ощущений, до тех пор и Мистерия ведь совсем не нужна…»
В «Предварительном действе» появляются строки, в которых можно различить «грозный обвал», только не музыкальный, как в «Божественной поэме», а реальный — «обвал» мировой истории:
Молнии воли, мы жаждем свершений,
Мы воплотимся в ударах решений,
В грохоте взрывов и в громах крушений…
И «Песня-пляска падших», с той самой «ударной» инструментовкой, если даже и была написана весной, то все равно стала эхом разразившейся войны:
Мы по тропам, по изрытым,
Тропам, трупами покрытым,
По два вихря сопряженных
Мчимся, хор обвороженный.
Черной крови дышим смрадом,
Рвемся к мерзостным усладам,
Мчимся в пламенной мы пляске
Пляске-ласке, пляске-сказке…
До великих строк поэтов Скрябину далеко. Но музыкой последних, весной написанных произведений он сказал о надвинувшихся временах не менее пронзительно. Композитор попробует сформулировать свои предчувствия и вне стихов. В «Новом звене» Скрябин прочитал статью Брянчанинова, в которой нашел близкое своим мыслям. В ответном письме Скрябина к Брянчанинову отразились его помыслы и чаяния. В начале 1915 года оно было опубликовано в музыкальной периодике под названием «Искусство и политика».
«Дорогой друг, Александр Николаевич!
Не могу не выразить тебе моего сочувствия по поводу высказанной тобою в последнем номере «Нового звена» мысли о воспитательном значении войны.
Ты выразил давно созерцаемую мной идею необходимости в известные сроки потрясений для масс, утончающих организацию человека и делающих его способным к восприятию более тонких вибраций, чем те, на которые он до той поры отвечал.
