Карл VII. Жизнь и политика (ЛП) - Контамин Филипп
Но на этом деяния короля не закончились: "После этих великих и славных побед он реформировал правосудие во всем своем королевстве", приведя его "в такой порядок, что ни один человек на своей памяти не видел его столь четко восстановленным". Затем, в 1461 году, Бог призвал его к себе, чтобы сменить "его земной венец на небесный". Теперь он восседает на троне в Царствии Божьем вместе со своими предшественниками "Святым Карлом Великим и Святым Людовиком" [837]. Можно лишь поразиться антологии и агиографии этого сочинения, призванного служить образцом для Карла, нового герцога Бургундского. По мнению автора Карл VII вовсе не был пассивным королем, а все его победы стали результатом его личных усилий. Здесь можно говорить о зарождении "национальной французской легенды", хотя сочинение предназначалось для герцога Бургундского.
Еще более примечателен один отрывок из Хроники Шатлена, в котором автор, поведав о кончине короля, позволил себе поразмышлять о прозвище, которое подошло бы ему больше всего, поскольку, по его словам, все короли Франции имели таковое, "из-за схожести их имен". Чтобы обосновать свои размышления, хронист исследовал все обстоятельства жизни короля, его моральные принципы, его характер и личность. Он собрал все, что слышал по этому поводу.
Некоторые предлагали называть его "Завоевателем", поскольку он "завоевал свое потерянное наследство и вырвал свое королевство из рук своих врагов с помощью оружия". Несомненно это так, но разве любое завоевание не подразумевает долю тирании, разве завоевание не означает расширение своих владений силой, то есть насильственным и несправедливым способом? Но этого "благородного короля" ни в коем случае нельзя заподозрить в тирании, поскольку он "не переходил границ своего королевства и ни позарился ни на пядь не принадлежавшей ему земли".
Но тогда почему бы и не "Восстановитель"? Конечно это было бы справедливо, но этот термин недостаточен, он не включает в себя другие "благодати и добродетели", которые принадлежат ему по праву.
"Карл десница Божья"? Да, но Бог обычно вмешивается в дела людские створяя чудо, достаточно вспомнить примеры Иисуса Навина и Гедеона. В случае же Карла VII, только "доблестный труд, усердие, сила воли и благородное сердце" привели его к победе и благоденствию, "без каких-либо чудес" [838].
Некоторые предлагают называть его "Пользовавшимся преданностью", что является правдой ведь ранее королям "никогда не служили так преданно и верно", но при всем том, было бы неприлично "приписывать слугам" "результат трудов самого короля".
Прозвище "Могущественный", характеризовавшее и Карла Великого, можно было бы принять, поскольку "могущественный, означает грозный для врагов о чем будут помнить", но это было бы излишним упрощением.
Затем Шатлен ссылаясь на мнение приближенных, тех, кто каждый день видел короля, говорит, что прозвище "Прилежный" не должно быть отброшено, поскольку оно отражает его "продуктивность в использовании отведенного ему времени", но только одна эта добродетель "не может украсить […] такого великого человека". Наконец, автор предлагает, со всей ожидаемой скромностью, присвоить королю прозвище "Добродетельный", поскольку это понятие отражает "два периода его жизни ― невезение и процветание". Познавший бедность, прошедший через скорби и мучения, Карл как библейский Иов, своим безмерным терпением побудил Бога сжалиться над ним и в конце концов благодаря своим добродетелям одержал победу над судьбой-злодейкой. Добившись процветания, он старался править с умеренностью, чтобы снова все не потерять. После славного отвоевания своего королевства он укрепил его восстановив "порядок и правосудие", основанные на четырех основных столпа добродетели: благоразумии, силы, справедливости и умеренности. Прекратив раздоры он насадил покорность и почтение. Он приближал к себе способных, "привечал доблестных, награждал отважных и из всех сословий, извлекая для себя выгоду". Он побуждал людей к труду. Он терпеливо выслушивал жалобы. Он знал всех своих служащих, помнил все важные дела и лично проверял счета. У него "было мало времени для безделия, мало бесплодных часов, но много участия в общественных делах". Короче говоря, он старался быть хорошим королем. "Все было подчинено здравому смыслу и ничего не делалось без обсуждения в Совете". Конечно, он не был лишен пороков, но эти пороки меркли в блеске его добродетелей. Поэтому эпитет "Добродетельный" стал бы правильным для обозначения этого короля, который когда-то "был беднейшим из людей и самым ничтожным из государей". Именно добродетель позволила ему восстановить, укрепить и возвеличить свое королевство и именно добродетель была "целью и венцом его желаний" [839].
В речи, которую Жан Жермен, епископ Шалона, произнес в августе 1451 года в Тайбуре в качестве посла герцога Бургундского к Карлу VII, чтобы побудить его отправиться в крестовый поход, как его доблестные предшественники, акцент делался на терпении, которое он проявил во время невзгод, не впадая в отчаяние и не ропща на Бога, который вложил в его душу "добродетель святой религии" [840].
Оливье де Ла Марш, еще один бургундец, без колебаний называет короля "Карлом Великим", чья жизнь была исключительно "добродетельной" [841].
Естественно, что французская сторона тоже не осталась в стороне.
Приведен суждение Гийома Лезера, слуги Гастона IV, графа Фуа (1436–1472), верного последователя Карла VII в последние годы его жизни: "О благородная земля Франции, осиротевшая после смерти своего благородного, победоносного и торжествующего вождя". Весь твой народ, "принцы крови", "благородные вассалы" и "простые французы", должен оплакивать его кончину. Пожалуй, стоит процитировать еще две фразы этого хрониста: "он был надежной опорой католической веры и всей христианской Церкви" и тем кто "держал под своей рукой более двухсот лиг земель" [842].
В своей знаменитой балладе "о владыках прошлых лет" Франсуа Вийон говорит о короле как о "Карле VII Добром" [843].
Тома Базен, 60-летний культурный и опытный прелат, писавший свою Историю Карла VII находясь в Трире (1471–1472 годы), где скрывался от мстительности Людовика XI, стараясь быть правдивым, поражался тому с каким уважением король относился к Церкви и государственным институтам, таким как Парламент; его мягкости в отношениях со знатью и народом (в отличие от своего сына); его верности данному им слову; стабильности его правительства, за что его так любили чиновники. Критикуя аморальное поведение короля в быту, Тома Базен, тем не менее, упрекает его прежде всего в излишней снисходительности [844].
Суждение созвучное с мнением Гийома Лезера, можно найти в длинном повествовании о царствовании под названием Вигилии на смерть короля Карла VII (Vigiles de la mort de Charles VII), написанное Марциал Овернский примерно через двадцать лет после смерти короля, с использованием хроник Жана Шартье и Герольда Берри. Повествование дополнено девятью псалмами и девятью поучениями составленными по образцу поминовения усопших. Поскольку они были призваны показать единодушие сожаления, вызванного смертью короля, для историка прежде всего, ценны поучения: французам считавшим, что ущерб, нанесенный англичанами, был таков, что можно было бы в ответ завоевать "всю их нацию"; дворянам, приписывавшим успехи врагов не их доблести, а раздорам, давно царившим в "королевском роду"; тем кто рисовали идиллическую картину положения в стране после войны (возобновление распашки земель, заселение деревень, отстройка домом); купечеству; Университету и Церкви. Автор не забыл напомнить и о чрезвычайной галантности короля по отношению к дамам. Но похоже, что все эти похвалы покойному королю были предназначены для создания контраста с царствованием и личностью Людовика XI. Короче, Марциал Овернский, пытается убедить читателя Вигилий, что все слои общества поминали Карла VII добрым словом. Приводится и "теологическое" объяснение достигнутых успехов, гласящее, что как только народ покаялся в своих грехах, гнев Божий утих и король вернул свое королевство "где всегда будет господином".
