Дмитрий Табачник - Петр Столыпин. Крестный путь реформатора
В сказанном председателем Совета министров обращает на себя внимание то, что он явно пытался сыграть на чувствительной для императора теме его личной безопасности. Но цели своей не достиг. Видимо, начальник Охранной агентуры сумел убедить царя в том, что ему тогда в театре ничего не угрожало. И, видимо, доводы были чрезвычайно веские, раз Спиридович остался на занимаемой должности и нисколько не утратил влияния при дворе.
Второй важный момент, на котором пытался сыграть Коковцов для отмены царской резолюции, — акцентирование на том, что всегда остается возможность помилования уже после суда, который бы выяснил истину. Это лишало возможности Николая II сослаться на соображение гуманности, но также не подействовало. В данном случае самодержец проявил не слишком присущую ему твердость.
А о коковцовском «нечто большем» можно предполагать многое. По странному совпадению в том же 1926 году, когда Лятковский исчерпывающе осветил вопрос о своей встрече с Богровым, выходивший в Праге эмигрантский эсеровский журнал «Воля России» напечатал статью Лазарева. Как мы помним, Богров рассказывал охранникам, что именно через этого представителя ЦК ПСР он познакомился с «Николаем Яковлевичем». По свидетельству Лазарева, Богров пришел к нему в 1910 году и настойчиво просил санкцию ЦК ПСР на проведение террористического акта в отношении Столыпина (ранее они вообще не были знакомы!), на что получил категорический отказ.
Абсурдна сама по себе ситуация, когда анархо-коммунист идет за санкцией на убийство к эсерам. Что мешало ему стрелять как анархисту? Опытному революционеру Лазареву это было очевидно сразу, и он следующим образом обосновал Богрову свой отказ: «…с точки зрения партийной и политической целесообразности, единение в таком ответственном деле социалистов-революционеров с анархистами — недопустимо… Допустим, что акт совершился. Вы, анархист, арестованы… Если партия теперь санкционирует ваше выступление, она не сможет молчать тогда… Но во что тогда превратится партия?.. Для анархистов борьба с государством и правительством всеми средствами есть дело принципиальное. Для нас, социалистов, террористические акты могут быть допустимы только в исключительных случаях и только тогда, когда по совокупности обстоятельств каждый отдельный случай может найти себе достаточное оправдание в общественном мнении… наша партия уже переболела максимализмом. Как она может теперь сходить с ясно установленной позиции и сближаться с анархизмом? Если нужно устранить Столыпина с политической сцены, то партия это должна взять на себя сама, и акт совершить должны ее собственные члены, эсеры, а не анархисты».
Из рассказа Лазарева можно сделать следующий вывод. Кто-то (конечно, отнюдь не революционеры) тогда хотел, чтобы ответственность за устранение Столыпина взяли на себя эсеры, что сразу бы сняло все возможные подозрения. Кому же еще стрелять в премьера, как не представителю ПСР! Тогда всё было бы предельно просто и понятно… Очередной акт революционного терроризма со стороны социалистов-революционеров против «тирана» — никаких недоуменных вопросов ни у кого априори бы не возникло. Но с «привязкой» ПСР не сложилось, и поэтому неестественность произошедшего бросалась в глаза современникам.
Отметим, что ЦК ПСР (небезосновательно полагая, что может оказаться втянутым в крайне сомнительную историю) в октябре напечатал в своем официозе, газете «Знамя труда», следующее заявление с категорическим отрицанием какой-либо связи с Богровым: «Ввиду появившихся во всех почти русских газетах известий о причастности Партии Соц. — Рев. к делу Дм. Богрова, Центр. Комитет П. С.-Р. заявляет:
Ни Ц. К-т, ни какие-либо местные партийные организации не принимали никакого участия в деле Дм. Богрова.
Мы не знаем, кто такой Богров. По одной версии, он — раскаявшийся охранник, по другой — анархист, поступивший в охрану с революционными целями. Быть может, есть какая-либо третья, пока еще не обнаруженная, но соответствующая действительности? Неизвестно…
Допуская даже, что Богров анархист, решивший поступить на службу в охрану с революционными целями, мы всё же не имеем никаких данных для суждения о том, что привело его к такому решению. Легкомыслие? Недостаток моральной чуткости? Наклонность к авантюрам? Или, быть может, безрассудная уверенность, что при наличии царящей кругом апатии и разрухи человеку с революционным темпераментом остается лишь одно: действовать на свой личный страх и риск (прекрасное свидетельство, насколько эффективно Столыпин сумел загнать «бесов» революции в их темное подполье. — Авт.)? Опять-таки неизвестно…
Мы можем с уверенностью констатировать лишь два факта. Первое: Богров несомненно какою-то ценою — большою или малою, это существа дела не меняет — купил то исключительное доверие, которое оказала ему охрана и благодаря которому он сумел попасть на торжественный спектакль в Киеве. Второе: с момента выстрела в театре вплоть до петли на шее Богров держал себя с достоинством, благородно, геройски».
Струве написал по горячим следам в статье «Преступление и жертва», что «киевское событие свидетельствует лишь о вырождении террора и ни о нем более». По его мнению: «Из всех крупных политических убийств, когда-либо совершенных в России, оно есть самое случайное, наименее "органическое"». И если с тезисом о «неорганичности» террористического акта нельзя не согласиться, то с уверенностью Петра Бернгардовича, что убийство главы правительства свидетельствует исключительно о «вырождении террора», можно поспорить. Точнее, сам факт подобного явления окончательного разложения революционного терроризма (впрочем, как и всего тогдашнего российского общества) несомненно имел место, но в произошедшей трагедии он сыграл лишь подчиненную роль, будучи использован теми, кто мечтал о смерти председателя Совета министров.
Кому же настолько мешал Столыпин, что был избран вариант убийства? Многим… В том числе лично царю и Александре Федоровне, их ближайшему окружению в лице Дедюлина (скоропостижно скончавшегося в 1913 году) и Распутина (хотя лично друг друга они не переносили), влиятельным правым и ультраправым противникам столыпинского курса из Государственного совета.
Бывший председатель III Думы Гучков (имевший в 1911 году серьезнейшие источники негласной информации) уже в конце жизни в Париже рассказывал бывшему видному дипломату Николаю Александровичу Базили о своем видении тех событий: «Не знали, как отделаться от Столыпина. Просто брутально удалить не решались. Была мысль создать высокий пост на окраинах, думали о восстановлении наместничества Восточно-Сибирского (при дворе обсуждались также варианты наместничества на Кавказе и назначения послом в одну из европейских стран. — Авт.)… Вот эти люди, которые тоже недружелюбно относились к Столыпину… они нашли, что можно не мешать (многие характеризовали поведение охранки в Киеве именно таким образом. — Авт.). В это время в левых кругах создалась атмосфера какая-то покушений на Столыпина… Так как у меня были конкретные данные, я, несмотря на мое нерасположение к Курлову, эти сведения ему сообщил (не подстегнуло ли это Курлова, понявшего, что подготовка убийства Столыпина может раскрыться, к немедленным действиям? — Авт.).
