Ханс Люк - На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945
Я согласился немедленно – такая работа мне подходила.
Мы приехали в Египет примерно недели за четыре до начала Шестидневной войны. Страсти в стране накалились. По соображениям безопасности, в Тобрук нас не пустили. Так что фильм пришлось снимать в других местах, хотя и в пустыне.
В итоге получилась объективная и справедливая лента, которая с успехом прошла во многих странах Европы и за рубежом.С конца шестидесятых и до 1979 г. я, как уже говорилось, бывал в гостях у британского Штабного училища, которое ежегодно организовывало «турне по полям былых сражений» в Нормандии, чтобы молодые штабные офицеры могли послушать комментарии боев в Нормандии из уст самих участников событий.
В настоящее время среди старших британских офицеров нет, наверное, ни одного, который бы студентом не слышал моих рассказов в Нормандии. Среди них даже герцог Кентский.
Противники превратились в друзей, которые вместе и без лишних эмоций пытались извлечь уроки из того, что происходило на полях сражений.
С июня 1980 г. я ежегодно бывал гостем Шведского Военного училища, у которого имелись свои причины подробно изучать немецкие операции в обороне во время вторжения.
И наконец, в ноябре 1983 г. меня посетил Стив Эмброуз, ставший теперь моим хорошим другом, с целью взять интервью для книги о «Мосте Пегаса». В ней ему предстояло воскресить события вторжения, а именно операцию майора Джона Хауарда, который смелым броском овладел мостами через реку Орн.
В мае 1984 г. я выступал в Нормандии перед группой американцев, которые ездили по местам боев со Стивом Эмброузом.
– Приедете на праздник 6 июня? – спросил он меня.
– Нет, – ответил я, – это памятный день для западных союзников. Мне, бывшему противнику, там не место. При всем стремлении к примирению в такой день надо уважать и понимать чувства других людей.
В конце мая 1984 г. жизнь била ключом в кафе Гондре, что стоит рядом с «Мостом Пегаса», которое стало, наверное, первым зданием во Франции, освобожденным союзниками. Стив Эмброуз, американский историк; Джон Хауард, британский офицер, который и освобождал Францию; а с ними и я, немецкий полковник «с другой стороны линии фронта», сидели перед кафе на солнышке. Нас обслуживали мадам Гондре с дочерьми. Момент имел для меня весьма символическое значение: те, кто был противниками сорок лет назад, теперь сидели рядом как друзья, чтобы подписывать книгу Стива тысячам будущих читателей, съехавшимся со всего света для празднования 6 июня.
С самого начала взаимоотношения с мадам Гондре стали для меня своего рода проблемой. Дело в том, что мадам ненавидела немцев. Ее муж, участник Сопротивления, скончался вскоре после завершения войны. С тех пор мадам Гондре и ее дочери рассматривали Джона Хауарда, освободителя, как патрона своего заведения.
Как представители Британского Штабного училища, так и шведы всегда обедали у мадам; это уже стало традицией. Но как же мне – немцу и в то же время гостю британцев, а потом и шведов – принимать участие в совместной трапезе в ее кафе, не открывая принадлежности к ненавистному народу?
Джон Хауард нашел способ.
Британцы представляли меня мадам как «майора ван Лука», а шведы – как «викинга из Швеции». Всякий раз, целуя меня то в одну, то в другу щеку, мадам приговаривала: «Я люблю англичан» и «Я люблю викингов». Хотя меня и успокаивало, что она таким образом не узнает, что я немец, все же меня смущала наша маленькая и невинная ложь.
Пока мы со Стивом подписывали экземпляры его книги, комендант Шведского училища и Джон Хауард сидели в святилище мадам – в комнате с множеством фотографий.
Вдруг Джон Хауард вышел к нам.
– Ханс, для мадам 6-е число июня 1984 г. станет как бы апогеем ее жизни. На празднование сорокалетия высадки приедет принц Чарлз, который посетит кафе Гондре и встретится с мадам. Она очень больна и собирает все силы, чтобы достойно пережить этот день. Полагаю, правильно будет все же раскрыть нашу невинную ложь. Нельзя, чтобы она умерла, не узнав правды. Я поговорю с ней.
Я ожидал снаружи, взволнованный по поводу реакции мадам.
И вот она вышла под ручку с Джоном. Она остановилась передо мной, лицо хранило спокойствие.
– Мсье Ханс, Джон все мне рассказал. Я знаю, что теперь вы добрые друзья, а друзья Джона также и мои друзья. Так давайте же забудем все и простим. Да хранит вас Бог!
И поцелуй ее был искренним.
Примирение с этой женщиной, истинной патриоткой своей родины, значило для меня больше, чем многое другое.
Через несколько дней из Англии позвонил Джон:
– Ханс, встреча принца Чарлза и мадам была незабываемой. На глазах журналистов всего мира, перед телекамерами, эта замечательная женщина поцеловала руку британского наследника и выразила благодарность за «освобождение от нацистов». Она умерла несколько дней назад, счастливой, как сказали мне ее дочери.
На следующий год мы с Джоном поехали на маленькое сельское кладбище и возложили цветы на ее могилу. Я положил букет и у памятника лейтенанту «Дену» Бротериджу, первому погибшему солдату в роте Джона. Я не мог не выразить им своего уважения.В мая 1987 г. французский консул, мсье Киффер, пригласил меня в Риттерсхоффен в Эльзасе. Французы решили превратить в музей участок «линии Мажино», расположенный неподалеку от этого населенного пункта, за который шли такие ожесточенные бои в январе 1945 г. Французская и немецкая молодежь добровольно работала там месяцами – прекрасный символ примирения. По инициативе мсье Киффера, несколько лет назад между Риттерсхоффеном и Хаттеном поставили монумент памяти тех событий. На памятнике нанесены названия дивизий, сражавшихся там на последнем этапе войны. Под развевающимися знаменами Америки, Франции и Западной Германии пожимали друг другу руки бывшие враги, которые больше не желали, чтобы страны их сошлись в смертельной битве.
В июле 1987 г. меня пригласили в университет Инсбрука в Австрии прочитать цикл лекций двадцати пяти учившимся у Стива Эмброуза студентам и студенткам, находившимся в Европе. Очень многие из них были евреями. Прежде чем поехать в Нормандию на длинный уикенд, мы по вечерам сидели в кафе и разговаривали. Я знал, что многие из них слушали лекцию «бывшего офицера фашистской армии» с большим скептицизмом. Я смог убедить их, что термин «фашистский офицер» не вполне верен и применять его означает все обобщать и упрощать, сумел объяснить им, что подавляющее большинство военнослужащих немецкой армии, после вторжения в Россию и поражения в кампании в Северной Африке и в боях во Франции, осознали лживость идеологии «Тысячелетнего рейха», которая принесла множество несчастий всей Европе и самому немецкому народу. Однако я сказал им и то, что был и останусь немцем и не стыжусь этого.
По дороге во Францию, в поезде, я попытался воссоздать перед ними образ Роммеля, личность которого вызывала у них большой интерес, а также объяснить им, что непростительно рисовать русских как некое зло, не жалея для них черной краски, в то время как и излишне обелять Западный мир.
