Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Совершенно иной тональности стала последняя статья, которую Сент-Экзюпери передал в «Пари суар» накануне своего отъезда из Советского Союза. Кто-то сказал ему, будто в Москве все еще продолжают жить три сотни состарившихся французских учительниц. Когда-то нанятые в гувернантки для детей аристократов в царские времена, эти «маленькие серые мышки» пережили шторм 1917 года, предложив свои педагогические услуги сыновьям и дочерям российской революции. Типичным седовласым экземпляром оказалась мадемуазель Ксавье, приютившаяся в жилом доме в предместье, где явившийся без предупреждения Сент-Экс откопал ее с большим трудом и не без приключений… Посетитель из Франции? Невероятно! «Только подумайте, вы – первый за тридцать лет!» И при свете мерцающих стареющих глаз старой девы кабинет был открыт, набор стаканов шумно выставлен на стол. Двери распахнуты, ей хотелось, чтобы весь дом знал об удаче, выпавшей на ее долю, – и большой, как медведь, гость, с появившимися на щеках довольными ямочками, приглашается на редкий банкет из пирогов и мадеры. Экспромтом нанесенный визит Сент-Экса стал поводом для праздника, поскольку десять остальных «маленьких серых мышек» стекались в недавно отремонтированную квартиру одной из подружек мадемуазель Ксавье, чтобы поприветствовать это невероятное явление с их родины, не забывшее им щедрый подарок из портвейна и ликеров. Скоро все они уже чуть-чуть опьянели, пели песни и целовали своего «сказочного принца».
Но тут – «входит господин с бесконечно серьезным выражением лица. Конкурент. Каждый вечер он приходит выпить глоточек чая, поговорить по-французски и полакомиться пирогами. Но тем вечером он сидит за крошечным столом суровый и язвительный».
– Он русский, – «маленькая серая мышка» сообщает Сент-Эксу, – и вы знаете, что он сделал?
Сент-Экс понятия не имеет.
– Расскажите нашему французу, что вы делали в 1906 году! – закричали они, переведя внимание на вновь прибывшего, который теперь принимал благопристойный вид.
Рассеянно поправив цепочку для часов, намеренно затягивал паузу. Наконец, уступая просьбам, он повернулся к гостю и небрежно заметил, при этом, правда, тщательно выделяя каждый слог:
– В 1906 году я играл в рулетку в Монако.
Маленькие пожилые дамы ликующе захлопали в ладоши. «К часу ночи мне уже пора идти домой. Меня провожают с большой помпой. На каждой руке у меня по старой леди, две маленькие пожилые дамы, продолжающие семенить ножками. Сегодня я их дуэнья.
Медемуазель Ксавье шепчет мне на ухо: «В следующем году я также получу квартиру, и мы соберемся у меня. Вот увидите, как там все будет хорошо. Я уже вышиваю занавески».
Мадемуазель Ксавье наклоняется еще ближе к моему уху. «Вы зайдете ко мне, прежде чем пойдете к остальным. Я буду первой, не так ли?»
В следующем году мадемуазель Ксавье исполнится только семьдесят три года. Она получит свою квартиру. Она сможет, наконец, начать новую жизнь».
* * *Тон этих статей был настолько нов, настолько оригинален, настолько искрящийся, что они вызвали нечто вроде сенсации среди газетных читателей. Вопросы, которых Сент-Экзюпери коснулся в своих публикациях, были фундаментальны, даже если ответы на них звучали не всегда удовлетворительно, и мадам Лароса (таково ее имя) не впадала в заблуждение, прерывая свою работу над остановившейся пишущей машинкой. Но строки о ребенке, напоминавшем маленького Моцарта, обладали таким неувядающим совершенством, что их можно было бы использовать и четыре года спустя как финал для «Планеты людей». Все остались довольны: Пруво, издатель «Пари суар», тем, что «аннексировал» выдающегося человека из писателей, Пьер Лазарев и Эрве Милль тем, что отыскали победителя, и не меньше всех остальных сам Сент-Экс, получивший возможность расплатиться с долгом по арендной плате и пару месяцев пожить в достатке.
Передышка, очевидно, оказалась краткой, хотя его теперь осаждали со всех сторон журналистскими предложениями. В июле он наконец позволил уговорить себя предоставить либеральному еженедельнику «Мэрианн» (который помог найти его друг Гастон Галлимар) статью о Жане Мермозе. Но это, скорее, разрешило восхвалить пилота авиалинии, возглавившего сражение за спасение «Аэропостали», чем заполнить собственные карманы за счет расходов его друга. Статья заканчивалась на типично антикорыстолюбивом примечании, которое все и разъясняло. «Ночной полет и сотню тысяч звезд, эту безмятежность, эту свободу на несколько часов нельзя приобрести ни за какие деньги. Это обновление мира после тяжелого витка; эти деревья, эти цветы, эти женщины, окрашенные свежестью жизни, которую только что подарил тебе рассвет, этот концерт маленьких вещей, которые возращаются к тебе, – это только твоя награда, которую не купишь за деньги…»
Попытался вести с ним переговоры и «Энтранзижан», главный конкурент «Пари суар» в живой и энергичной журналистике. Хотя и не столь занимательное издание, как «Пари суар» (его владельцы, в отличие от Пруво, не готовы были вкладывать большие суммы в свою газету), «Энтранзижан» предпринимал отчаянные усилия, чтобы соперничать с практикой своего конкурента нанимать знаменитых авторов для написания ряда статей. Его новый главный редактор, Рене Деланж, также приятельствовал с Сент-Экзюпери, и больше всего ему хотелось привлечь талант Антуана. Но для чего? Той осенью, поскольку шторм пронесся над Эфиопией, шел разговор о командировке Антуана в Восточную Африку, чтобы соперничать с публикациями удалого авантюриста, Анри Монтфрайда, которыми тот обеспечивал «Пари суар». Но идея оказаться втянутым в своего рода журналистский поединок не воодушевила Сент-Экса, и в конце концов освещать тягостную «войну против варварства», ведущуюся Муссолини, послали постоянного репортера «Энтранзижан» Эммануэля Бурсье.
Между тем Сент-Экзюпери теперь был поглощен другим проектом, обещавшим принести очаровательные плоды. Для этого неутомимого бумагомарателя, никогда не испытывавшего большего удовлетворения, чем когда он машинально рисовал цветными карандашами (его карикатуры, хотя часто беспорядочные, отличались большим комизмом), кино казалось слишком богатой средой самовыражения, чтобы не вызвать в нем зачарованный интерес. Интерес этот проявлялся еще в ранние 20-е тем страстным усердием, с которым он пересмотрел все картины Чаплина. То, что его товарищ, пилот Анри Делоне, позже принимал за безразличие (он каждый раз наблюдал, как Антуан выходил из кинотеатра в Аликанте после пятнадцати беспокойных минут), на самом деле оказалось реакцией на дешевые, плохо задуманные, грязно составленные, лишенные ярких образов, едва отрежиссированные фильмы, которые постоянно попадались ему тогда. Ибо на каждого Чаплина или Эйзенштейна, на каждого Рене Клера или Жана Ренуара находилась сотня посредственностей, но именно они – увы! – заполонили рынок. Одна из самых бурных реакций Сент-Экса, запечатленная в небольшой записной книжечке в кожаном переплете, которую он стал носить повсюду в своем внутреннем кармане и в которую любил записывать то, что с ним случалось, гласит: «Таким образом, в фильме из самой лучшей глины на свете (так он называл человеческую плоть) рождена бездарная и плачевно глупая звезда. Такое пустое животное, я не понимаю, как его вообще выносят…»
