Анатолий Воронин - Второй пояс. Откровения советника
Потом мы сидели в огромной комнате и пили дорогой коньяк. Отец Мир Акая к спиртному даже не притронулся, ограничившись пиалой с зеленым чаем. Молодой красивый афганец, периодически появляющийся из боковой двери, бдительно следил за тем, чтобы наши рюмки не пустовали.
Треть комнаты была отгорожена прозрачной тюлевой тканью, за которой я рассмотрел силуэты двух женщин с детьми. Женщины тихо переговаривались между собой, а дети играли друг с другом, и никому из них до нас не было никакого дела. Создавалось такое впечатление, что полупрозрачная занавеска разделяла не просто мужчин от женщин, а два совершенно разных мира, которые никак не желали быть единым целым. Наверняка присутствие этой занавески обусловливалось появлением в доме посторонних людей, и, несмотря на мое дружелюбное отношение к жильцам этого дома, для них я все равно был чужаком.
Прощаясь в тот день с Мир Акаем, я и не предполагал, что встречусь с ним вновь через полтора суток.
В номере гостиницы меня ждала новость в виде лежащей на кровати записки. Я взял ее в руки и стал читать. Туман поплыл перед глазами, и я бессильно осел на кровать.
– Кто принес записку? – обратился я к находившимся в номере двум постояльцам.
– После обеда забежал шифровальщик, спрашивал, где ты, – ответил один из них. – Я сказал, что ты на выезде в городе. Он сначала хотел, чтобы мы тебе передали все на словах, но потом передумал и написал эту записку.
Я еще раз перечитал текст записки, в которой было написано буквально следующее:
«Держись, бача. Сегодня утром умер твой отец».
Вот так, обыденно, небольшой клочок бумаги и несколько написанных на нем слов подвели черту в жизни моего семидесятисемилетнего батяни.
Я молча лежал на кровати, заново вспоминая самые яркие моменты собственной жизни, когда в нее вмешивался отец. Точнее сказать – его крепкая рука, которая порола меня как сидорову козу, когда я делал что-то не так. Что уж греха таить, по молодости я не был тихим паинькой. Соседи не успевали жаловаться моим родителям за те фортели, что мы порой выкидывали вместе с пацанами с нашей улицы. Позже те же самые соседи были крайне удивлены, когда впервые увидели меня в милицейской форме. Не верили, что меня приняли туда на работу. А одна бабка так прямо и сказала: «Вот таких вот бандитов и берут в милицию. А они потом над народом измываются». Не права она была, ни над кем я не измывался ни до милицейской службы, ни во время нее. А то, что прописали меня в местные хулиганы, так это, скорее всего, оттого, что непримирим я был ко всяким прохвостам и шакалятам, зарабатывавшим свой дешевый авторитет за счет тех, кто был слабее их. До крови дрался с этими самодовольными рожами, за что чуть не был исключен из школы. Рогатки, «поджиги», взрывпакеты, походы по чужим дачам за недозрелыми фруктами, купание в реке до посинения, игры в футбол и волейбол от рассвета до заката, ночные игры в «казаков – разбойников» – это и была моя жизнь. Отец работал кочегаром на допотопном колесном пароходе, и с ранней весны до поздней осени я его практически не видел дома. Их ржавое «корыто» бесперебойно доставляло продукты питания, «мануфактуру» и «Тройной одеколон» на земснаряды, денно и нощно углублявшие фарватер Волги в ее низовьях. Это уже потом, когда наступала зима, он уходил в длительный отпуск и брал меня в ежовые рукавицы. Лето же для меня было вольницей.
Так вот, значит, как распорядилась судьба с моим отцом. Я прикинул в уме, когда смогу оказаться в своем родном городе, если самолет на Москву из Кабула вылетит через пять суток. Из столицы до Астрахани тоже дорога не ближняя, пару дней уйдет на то, чтобы доехать до дома на поезде. По всему выходило, что я успевал только к девятидневным поминкам. Однозначно, похороны отца будут проходить без моего участия и не в моих силах что-либо изменить.
С мыслями о смысле жизни, человеческом бытии и неизбежности смерти незаметно для себя уснул, когда на улице уже опустились сумерки. Ночью снился улыбающийся отец, стоящий у борта своей «Красной зари». В руках промасленная ветошь и масленка с длинным носиком. Именно таким я его частенько видел, когда бегал провожать судно в очередной рейс. Теперь-то уж точно я его уже никогда не увижу. По крайней мере, до встречи «ТАМ».
Следующий день для меня был немного напряженным. Пришлось побегать по кабинетам Представительства, собирая всевозможные справки, характеристики и прочие документы, которые позже могли мне пригодиться в жизни. Побывал в медсанчасти, обошел всех врачей, которые после непродолжительных осмотров частей моего тела делали запись «годен» в мою персональную медицинскую книжку. У стоматолога получил справку о том, что имею законное право на бесплатное протезирование своих зубов. Вечером, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей о смерти отца, играл с мужиками в волейбол. Спать лег рано и совсем не слышал, как в полночь «духи» обстреливали город реактивными снарядами.
А с утра в гостинице, да и в самом Представительстве был полнейший штиль. В тот день была джума, и советников на рабочих местах практически не было. Примерно в десять часов в коридоре гостиницы резко зазвонил телефон, и я услышал, как подошедший к нему дневальный произнес мою фамилию. Я выскочил из комнаты и выхватил из его рук телефонную трубку. Звонившим оказался Мир Акай. Он дал мне пару минут на сборы, поскольку уже ждал меня у ворот Представительства. Быстро собравшись и небрежно махнув рукой дежурному офицеру, стоявшему у ворот КПП, я выскочил на улицу и сел в машину Мир Акая. Меня крайне заинтриговал загадочный тон в его голосе, когда он сообщил, что меня сегодня ожидает большой сюрприз. Что за сюрприз такой меня ждал, я тогда и догадаться даже не мог, но уже пребывал в предвкушении чего-то весьма приятного.
Отъехав из Представительства, мы свернули направо и, выехав на главную улицу, двинулись в сторону южной окраины Кабула. Проехали через какой-то небольшой перевал, с которого хорошо была видна панорама окраин Кабула. Мир Акай пояснил мне, что эта дорога ведет на Баграм и далее в провинцию Джелалабад.
Едва съехав с перевала, мы свернули с дороги влево и заехали вглубь каких-то старых кварталов. Хотя, как сказать, не настолько уж старыми они оказались, когда мы вошли в один из дворов. За высоким глинобитным дувалом я обнаружил два кирпичных дома, один из которых был двухэтажным. Еще несколько добротных хозяйственных построек были разбросаны по всему двору. Прямо за входной дверью, под тенью легкого навеса стояла молодая женщина, на вид лет тридцати. Светлые распущенные волосы на голове и симпатичные ямочки на щеках свидетельствовали о явно славянском происхождении этой молодухи. Женщина стояла неподвижно, но всем своим видом давала понять, что этот дом ей опостылел до крайности и она готова бежать из него куда глаза глядят. Глаза у нее были ярко-голубыми, словно чистое небо над головой. В нарушении всех установившихся традиций, которые я должен был чтить, пока нахожусь на афганской земле, поздоровался с незнакомкой. Мой доброжелательный кивок головой не ускользнул от взора вышедшей из двери дома второй женщины. Она была намного старше первой, и, в отличие от нее, ее голову украшали смолистые волосы, а нос с небольшой горбинкой красноречиво говорил о ее принадлежности к коренному населению этой восточной страны. Женщина, недовольно зыркнув своими очами в мою сторону, что-то резко буркнула светловолосой молодухе. Та, словно очнувшись от сна, низко склонила голову и тут же юркнула за дверь, из которой только что появилась ее «надзирательница».
