Анатолий Воронин - Второй пояс. Откровения советника
Пока я лихорадочно копался в своих бестолковых мыслях, глупо улыбаясь провожающим меня ребятам, афганский летчик, по всей видимости, командир корабля, стал торопить всех отлетающих с посадкой, красноречиво показывая на часы и говоря, что Кабульский аэропорт их ждать не будет. Закроют взлетно-посадочную полосу, и тогда лети куда хочешь.
Пассажиров на борту было немного, человек пятнадцать – двадцать. В основном, это были афганские солдаты, отслужившие положенный срок и возвращающиеся к себе домой, да еще несколько офицеров, летевших в Кабул по служебным делам. Я напоследок обнялся с мужиками, посмотрел всем в глаза и, резко развернувшись, пошел вглубь фюзеляжа самолета, волоча за собой дембельскую сумку и чемодан с уложенными в них личными вещами и бакшишами.
Взревев всеми четырьмя турбинами, самолет двинулся в сторону взлетно-посадочной полосы, и через несколько минут колеса его шасси оторвались от бетонки.
Я смотрел в иллюминатор, пытаясь с высоты разглядеть местность, которую хорошо знал по картам и фотопланшетам, но ничего, кроме бесконечных хребтов, так и не увидел. Наблюдая за проплывающими внизу скалами и отрогами, поймал себя на мысли, что непроизвольно отыскиваю самые высокие места, где «духи» могли оборудовать позиции для пуска зенитных ракет. Чтобы отвлечься от этих мыслей, отвернулся от иллюминатора и попытался немного вздремнуть. Но из этого у меня тоже ничего не вышло. Так и летел, думая о чем-то отвлеченном, но вся эта бессмыслица, не успев зафиксироваться в сознании, тут же вылетала из головы и мгновенно забывалась.
Приземлившийся самолет подрулил не к восточной стоянке, как это обычно делали все военно-транспортные самолеты, а к западной. Эта стоянка отличалась тем, что на ней не было советского блокпоста, а стало быть, меня там никто из «представительских» не ждал. Повертев головой по сторонам и не увидев ни одной славянской физиономии, понял, что нужно искать способ как-то добраться до Представительства. Дежурившие на посту сарбозы, как назло, попались настолько тупыми, что я не смог от них добиться ничего путного. В итоге они порекомендовали мне пройтись до шурави на восточную стоянку. Тащиться почти два километра с тяжелым багажом в руках у меня не было ни малейшего желания и поэтому пришлось выходить в город и нанимать такси. Шустрый афганец-таксист быстро смякитил, в какое положение я попал, и сразу же назначил таксу за проезд в размере пятисот афгани. Торговаться с ним было бессмысленно, поскольку других машин поблизости не было, а ехать как-то надо.
Минут через двадцать на виду у удивленного ответственного дежурного по Представительству я выгружал из багажника желто-клетчатого рыдвана все свои вещи. Подполковник никак не мог поверить, что я вот так, запросто, сел в случайную «бурубухайку» и проехал на ней полКабула, совершенно не заботясь о своей безопасности. Он попытался даже обвинить меня в неуместной самонадеянности, попутно пригрозив доложить о моем поведении по инстанции. Но когда я из внутреннего кармана своего костюма вытащил эргэдешку и со словами «привет из Кандагара» сунул гранату ему в руку, тут же притих.
Сдав дежурному весь свой арсенал, я почувствовал себя намного спокойней. Теперь меня совершенно не беспокоило, как я проведу свои последние дни в Кабуле. Самое главное для меня теперь было, каким образом я смогу попасть в дуканы «Шахринау», чтобы прикупить там недостающие бакшиши, которыми в спешке не успел отовариться у себя в Кандагаре. Невольно поймал себя на мысли, что о Кандагаре думаю, как о чем-то родном и близком. Интересно, как быстро я смогу от всего этого отвыкнуть?
Вечером того же дня позвонил по телефону, номер которого мне незадолго до своего отъезда из Кандагара дал Мир Акай. Трубку поднял он сам.
– Ассалям алейкум, рафик командони! Хубасти, четурасти, два мешка дурости, – приветствовал я. А чтобы он не утруждал себя вопросами по поводу того, кто его побеспокоил, сразу же представился.
По тому, как отреагировал Мир Акай, я понял, что он подумал, что его разыгрывают, а после того как объяснил ему, что это действительно я и звоню ему не из Кандагара, а из Кабула, он разразился тирадой восторженных реплик, после чего сообщил, что на следующий день с утра заедет за мной и мы поедем к нему в гости.
На следующий день все так и произошло.
Мир Акай жил в крупнопанельном пятиэтажном доме, каких немало было в современном жилом микрорайоне. Дома нас встретила жена командующего – Пуштун. Странное для женщины имя. Супруга была лет на пять моложе своего мужа. Красивые, тонкие черты лица, не испорченного дешевой восточной косметикой, большие карие глаза и пышные, каштановые волосы. Одним словом – красавица.
Пока я гостил у командующего, обратил внимание на то, как Пуштун общается со своим мужем, и понял, что она держит «в узде» своего разлюбезного, не давая ему особо расслабиться. Странно было видеть волевого человека, каковым я знал Мир Акая по Кандагару, на поверку оказавшегося обычным бабским подкаблучником. Хотя, кто знает, как у афганцев строятся семейные отношения между супругами, ведь за время своего пребывания в этой стране я видел только видимую часть этих взаимоотношений, причем не самую лучшую для особ женского пола.
А чуть позже, после того как мы отметили эту неожиданную встречу, Мир Акай раздухарился и решил свозить меня в гости к своему отцу, жившему отдельно от него в двухэтажном современном особняке неподалеку от центра города.
Высокий каменный забор, огораживающий большой земельный участок, скрывал от посторонних глаз все, что находилось внутри двора. Когда мы приехали туда на вызванной Мир Акаем царандоевской «Волге» и прошли за большие металлические ворота, я был сражен красотой зеленых насаждений, произраставших во дворе. Деревья и кусты были рассажены в самых лучших традициях современного ландшафтного дизайна. Особое место в этом великолепии занимал небольшой пруд, по берегам которого с важным видом расхаживали несколько павлинов. Внутренности дома соответствовали его внешнему содержанию. По всему было видно, что в таком доме живет весьма зажиточный афганец, что я незамедлительно озвучил Мир Акаю. Тот только улыбнулся в свои пышные усы, но ничего мне не ответил.
Потом мы сидели в огромной комнате и пили дорогой коньяк. Отец Мир Акая к спиртному даже не притронулся, ограничившись пиалой с зеленым чаем. Молодой красивый афганец, периодически появляющийся из боковой двери, бдительно следил за тем, чтобы наши рюмки не пустовали.
Треть комнаты была отгорожена прозрачной тюлевой тканью, за которой я рассмотрел силуэты двух женщин с детьми. Женщины тихо переговаривались между собой, а дети играли друг с другом, и никому из них до нас не было никакого дела. Создавалось такое впечатление, что полупрозрачная занавеска разделяла не просто мужчин от женщин, а два совершенно разных мира, которые никак не желали быть единым целым. Наверняка присутствие этой занавески обусловливалось появлением в доме посторонних людей, и, несмотря на мое дружелюбное отношение к жильцам этого дома, для них я все равно был чужаком.
