Нелли Гореславская - Валентин Распутин. Русский гений
«Век расшатался, распалась связь времён…», – так можно определить словами Шекспира ту ситуацию, в которую Распутин ставит своих героев. Они как бы находятся сразу в двух временных пластах, прошлом и настоящем, сопоставление которых позволяет автору показать всю глубину того этического сдвига, тектонику, которая грозит разрушением материковой плиты крестьянского быта.
«Последний срок»
В 1970 году журнал «Наш современник» (№№ 7, 8) опубликовал новую повесть Валентина Распутина «Последний срок», над которой автор работал с 1969 года. Повесть сразу же вышла книгой в нескольких издательствах, была переведена на другие языки, издана за рубежом – в Праге, Бухаресте, Милане, Будапеште, Штутгарте, Софии. Пьесу «Последний срок» поставили в Москве (во МХАТе) и в Болгарии.
Чем вызван был такой огромный интерес к этому произведению В. Распутина?
Сюжет повести прост: в деревне умирает восьмидесятилетняя Анна, проститься с которой съезжаются ее дети. Приезжают все, кроме самой младшенькой и любимой – Татьяны (Таньчоры, как ее ласково называет мать). Старуха, чувствуя близкий и неизбежный уход из жизни, ждет детей, испытывая настоятельную внутреннюю потребность благословить их на дальнейший путь по жизни.
Тот разрыв в цепочке поколений, который в предыдущей повести «Деньги для Марии» был только намечен, только подсказан читателю, в «Последнем сроке» вышел на авансцену уже без всякого камуфляжа. Другое дело, что не все критики захотели его увидеть, пытались превратить трагедию вселенского масштаба в проблему «отдельно взятой» крестьянской семьи: «Это произведение – о катастрофе ухода старого, больного человека из жизни и об отношении к предстоящему прощанию с еще живым человеком самых близких людей – детей Анны». В одном из литературоведческих произведений «Последний срок» назван «поэмой о смерти крестьянки». Смерть Анны стала для критиков, неизбалованных в 70-е годы подобной тематикой, настолько притягательным предметом обсуждения, что он затенил главное, ради чего и была написана повесть: «Проблема смерти в советской литературе находилась как бы под негласным запретом, следовало писать лишь о смерти героической, вдохновляющей на подвиг, борьбу, самопожертвование. У Распутина иной ракурс. Рассказывая о том тайном и зыбком переходе человеческой души в мир иной, писатель не только показывает исход жизни, ее результат, но и ожидающий ее впереди момент соединения с предками, многовековой традицией, бесконечной цепи вечной жизни.»
Трагична не смерть старухи, о которой так любят говорить в своих рефератах студенты, сплошь и рядом начинающие свои сочинения с фразы «Ночью старуха умерла». Не в этом трагедия Анны, прожившей на свете «почти восемьдесят лет». «Ей есть к кому уходить, и есть от кого уходить», – писал о ней Распутин, и в этих нескольких словах больше оптимизма, чем в ином романе. Потому что там, за последней чертой, Анну ждут ее близкие, ждет Бог. Она лишь звено в цепи поколений, протянувшейся из мира остающихся в мир ушедших.
Трагедия в другом. Анна не смогла продолжить традицию, не смогла передать своим детям (быть может, за исключением Михаила) то чувство кровной и духовной близости, которое спаивало все звенья-поколения воедино. Болезненно-откровенно говорит об этом автор, передавая мысли Люси об отношениях с «родней»: она «не чувствовала особой, кровной близости между собой и ею, только знала о ней умом, и это вызывало в ней раздражение и против себя – оттого, что она не может сойтись с ними душевно и проникнуться одним общим и радостным настроением встречи, и против них, и даже против матери, из-за которой ей пришлось напрасно приехать…»
И неслучайно эти чувства возникают у Люси во время прогулки, когда она захотела и в родной деревне «пройтись по лесу, подышать свежим воздухом – то, ради чего в выходные она выезжает за город». Она видит вокруг себя с детства знакомый ландшафт, но измененный так, что становится ясно: что-то неладно на этой земле. Гора стала меньше – ее срыли, чтоб не мешала машинам, поля захирели, лес заброшен… Земля в состоянии богооставленности.
Почему?
Она вспомнила невезучий свой колхоз «Память Чапаева». Люди ушли из него в леспромхоз, оставив землю на разорение ветрам и сорнякам; и она ощутила чувство вины, будто могла чем-то помочь и не помогла. Правда, привычка всегда оставаться правой сработала мгновенно – Люся тут же отмахнулась от незапланированных мыслей! «Я здесь совсем ни при чем… Я здесь человек посторонний».
Отчуждение от предков, от традиции ведет к разрыву не только цепочки поколений, но и к разрыву с родной землей: «Внизу при Люсиных шагах все смолкло, затаилось. Земля под ногами не отзывалась, была окаменевшей, глухой».
Все дети Анны, собравшиеся к ней, стали чужими и ей, и этой земле. Ни правильная, но холодная и бесчувственная Люся, ни добрая, но бестолковая Варвара, ни пьяница и грубиян Михаил, ни Илья, у которого, по словам Распутина, такое лицо, «будто свое проиграл в карты чужому человеку», не обладают той цельностью, душевной гармонией, памятью, которые обеспечивают высокое достоинство их матери. Распутин исследует тончайший механизм передачи традиции, духовного и кровного родства от поколения к поколению до момента его разрыва, утраты этой связи, когда «жизнь, не подтвержденная смыслом души» становится «случайным существованием».
Последний срок наступает вовсе не для Анны – он наступил для ее детей, которым предоставлена последняя возможность изменить свою жизнь, превратить свое «случайное» – бессмысленное и животное – существование на чужой для них земле в осмысленное движение по тому пути, которым прошли до них поколения их предков.
Но автор почти не оставляет надежды на это преображение. Да и как оно возможно, если дети Анны даже не догадываются о наступлении этого самого последнего для них срока, не верят в то, что мать умирает.
То чудо, то продление последнего срока, которое им дается в надежде на их преображение («Чудом это получилось или не чудом, никто не скажет, только увидав своих ребят, старуха стала оживать»), они воспринимают как обман.
Они словно соревнуются друг с другом, в особенности Илья и Люся, – в том, кто более из них нравственно глух. Стоило матери лишь немного приподняться в постели да открыть глаза, как тот же Илья «готов… поверить, что мать схитрила, нарочно прикинулась умирающей, чтобы собрать их всех возле себя… Он с любопытством поглядывает на мать: интересно, что она выкинет еще?» Ему и в голову не приходит, что все обстоит как раз наоборот: именно потому мать и очнулась, что они приехали; и жить будет еще столько минут, часов, дней, сколько будет верить в то, что младшая дочь Танчора вот-вот откроет дверь и войдет проститься с нею.
