Пьер Грималь - Цмцерон
Чем же все-таки были обусловлены престиж и влияние, которыми столь явно пользовался Цицерон? Сказать, что он добился их своим красноречием, значит, еще ничего не сказать. Подлинно красноречив тот, кто умеет убеждать. Почему умел убеждать Цицерон? Потому что умел придавать гармонию словам и звукам? Подобная гармония, красота речи, то изящная, то суровая, разумеется, играли свою роль, но играли ее потому, что выражали нечто иное и большее. Столь постоянный успех мог объясняться лишь тем, что Цицерон воплощал силу, ранее никогда столь ясно не выступавшую, как бы разлитую в общественном сознании римлян и носившую преимущественно нравственный характер, подобно той, что оставалась у победоносного полководца после того, как бывали забыты насилия, им причиненные, и кровь, им пролитая. Авторитет Цицерона зиждился, как нам представляется, на присущих ему умеренности, предусмотрительности и ясности взгляда, на его мужестве и чувстве справедливости, основанном на законе и праве, которые все вместе составляли особого рода мудрость. Он делом доказал, что обладает каждым из этих свойств. Те особенности его поведения во время гражданской войны, например, которые принято рассматривать как нерешительность, объясняются не боязнью действия, а отвращением к насилию — отнюдь не свойственным экстремистам, окружавшим Помпея. В судебных речах, произнесенных им на протяжении жизни, он стремился защищать закон и справедливость — во всяком случае, таково было впечатление, им производимое. Во времена Берреса он пытался бороться против тирании и произвола при управлении провинциями, которые вошли в обычай. Во времена Катилины он сумел обнаружить заговор, и если ликвидировал его не сразу, то это объяснялось лишь осторожностью, без которой вину заговорщиков так и не удалось бы доказать. В эти же трудные дни он в отличие от большинства тех, кто его окружал, а также скорее всего от своего коллеги Гая Антония не стал искать примирения с заговорщиками, обнаружив немалое мужество и презрение к опасности, нависшей над его жизнью.
Таков был облик Цицерона в последние годы его жизни, и именно на нем основывался его нравственный авторитет как оратора и консулярия. Конечно, есть полная возможность увидеть Цицерона и в другом свете, истолковав поведение его в отрицательном смысле. Мы говорим, например, о его мужестве; но можно указать и на тот упадок духа, который охватил его перед вынужденным отъездом в изгнание. Можно отрицать его умеренность, напомнив о казни заговорщиков 63 года и утверждая, что она отнюдь не диктовалась государственной необходимостью. Можно обратить внимание и на его частную жизнь — на его постоянное стремление к обогащению. Позволительно также усомниться в допустимости превозносить судебного защитника за справедливость и верность законам, если он добивался оправдания виновных, защищал Фонтея, при этом обвиняя Верреса. Можно поставить под сомнение и его предусмотрительность, если взглянуть на отношения его с Октавианом: сначала Цицерон пытался использовать молодого честолюбца в своих целях, потом устранить, а в конце концов тот сумел перехитрить его. Говорят сами за себя и отдельные места из писем Цицерона, отдельные суждения его о людях, дальнейшее поведение которых полностью их опровергло. Зрелище этой жизни, так широко распахнутой перед нашими глазами благодаря сохранившимся пусть частично, но все же в достаточном изобилии письмам самого Цицерона и его друзей, допускает самые разные оценки, особенно если рассматривать лишь поверхность событий и факты сами по себе. Но суть человеческой жизни скрыта глубоко под поверхностью событий. Она, эта суть, связана с интеллектуальными, а может быть, и еще сложнее — с духовными основами личности, с теми горизонтами ее бытия, где определяется выбор решений и которые ускользают от взгляда историка-«позитивиста». И первое, что побуждает нас быть крайне осторожными, истолковывая те или иные факты, это уважение и похвалы, которыми так щедро осыпали Цицерона и его современники, и последующие поколения. Разве стали бы они рассматривать его как образец для подражания, если бы он был той незначительной личностью, которую нам подчас изображают? Неужто авторитет его не основан ни на чем, кроме обмана и лжи? А людей, его окружавших, он убеждал лишь потому, что умел красно говорить?
На самом деле, как нам представляется, Цицерон дал ответ на один из самых мучительных вопросов, стоявших перед его эпохой. Вопрос этот возник перед римлянами в начале I века до н. э., когда будущий оратор был еще ребенком и детские годы его протекали в одном из поселений, затерянных среди равнин Лация. К этому времени Рим покорил больше половины земель известного в ту пору мира. На Востоке примерно полувеком ранее Греция была обращена в римскую провинцию Ахайя. В Малой Азии Пергамское царство, переданное в 133 году римлянам по завещанию его последнего монарха Аттала III, нещадно эксплуатировали римские откупщики, выкачивавшие из края его богатства. На периферии земель, образовавших римскую провинцию Азия, зависимые царьки с помощью разных ухищрений старались сохранить свои владения, вступая в союз с новыми хозяевами. На Западе в обеих испанских провинциях, связанных с Италией тем проходом между приморскими Альпами и Пиренеями, который образовывала Нарбонская Галлия, долгое время полыхали грандиозные восстания, но в конце концов были замирены и эти провинции —- теперь они принимали колонии италийцев, опиравшихся на местную племенную аристократию и тем обеспечивавших себе спокойствие и процветание. В Африке карфагенские земли (примерно совпадающие с территорией современного Туниса) также превратились в провинцию, а остальная часть северо-западной Африки (нынешний Магриб) была поделена между союзными Риму царьками. Восстание, поднятое одним из них по имени Югурта, породило было беспокойство в Риме и вызвало политические трудности, отмеченные нами выше, но в описываемые годы было уже почти подавлено. В Италии власть Рима простиралась не только на весь полуостров, Сицилию, и Сардинию, но также на край венетов и Цизальпинскую Галлию, то есть на долину По вплоть до подножия Альп. На восточном побережье Адриатического моря Иллирия обеспечивала связь с Македонией и Ахайей. Таковы были края и земли, подчиненные Риму — imperium Romanum.
Всеми этими территориями, столь различными по языку, по традициям и условиям жизни, разбросанными на бескрайних пространствах, надо было управлять в обстоятельствах подчас весьма сложных и защищать их от внешней угрозы. Наместниками становились магистраты, отслужившие свой срок и получившие продление полномочий в качестве «промагистратов» (проконсулов или пропреторов) на весьма ограниченное время, чаще всего на год. Соответственно они не располагали достаточным временем ни для того, чтобы познакомиться со своей провинцией, ни для того, чтобы население узнало их. Задача наместника состояла в том, чтобы отправлять правосудие, разбираться в спорах между местными общинами, но главное все же заключалось в оказании помощи римским откупщикам, взимавшим с провинциалов налоги — дело, в котором соблазн выжать кое-что и для себя нередко бывал слишком силен. Потому и армия, приданная наместнику и предназначенная для защиты границ и поддержания порядка в провинции, на деле использовалась как средство принуждения должников выплачивать налоги Риму. Существовало несколько способов облегчить наместнику выполнение его задач. Часто он появлялся в провинции, уже зная положение дел, поскольку ранее уже бывал здесь в качестве помощника (чаще всего квестора) прежнего проконсула или пропретора. Случалось и так, что промагистрат возвращался в качестве наместника в ту провинцию, где ранее уже бывал в качестве сенатского легата, имел возможность ознакомиться со страной и завязать необходимые связи. Надо учитывать также, что римские правители обращались не прямо к населению, а к аристократам, стоявшим во главе местных общин. Таким было положение прежде всего в эллинизированных областях, где римляне старательно сохраняли политические структуры, существовавшие до их прихода, дабы иметь дело с людьми, способными представлять край в целом и нести за него ответственность. Той же тактики придерживались они и на Западе, где формы общественной организации, однако, сильно отличались от восточных. Города западных провинций получали от римлян всякого рода поддержку, а часто их и создавала римская администрация: город в ее глазах представлял все племя; здесь провинциалы сколачивали и увеличивали свои состояния, приобретали навыки, облегчавшие им возможность включиться в систему римского государства. Этот последний процесс, правда, окончательно развернулся лишь при империи, когда стал иным весь дух провинциальной жизни.
