Роберт Стивенсон - Воспоминания и портреты
ТОМАС СТИВЕНСОН, ГРАЖДАНСКИЙ ИНЖЕНЕР
Смерть Томаса Стивенсона не произведет особого впечатления на широкую массу читателей. Его служение человечеству приняло такие формы, которые мало известны публике и еще менее понятны. Он редко ездил в Лондон и только по делам, всегда оставаясь там чужаком и убежденным провинциалом, в течение многих лет останавливался неизменно в том же отеле, где жил, бывая в Лондоне, его отец, долгое время ходил в один и тот же ресторан, одну и ту же церковь, один и тот же театр, выбранные просто из-за того, что находились поблизости, наотрез отказывался обедать не дома. В родном городе у него был свой круг общения, мало кого больше любили в Эдинбурге, где он жил в приятной ему атмосфере, и где бы он ни был, в железнодорожном вагоне или курительной комнате отеля, его своеобразная, шутливая манера разговаривать и бросающееся в глаза прямодушие создавали ему друзей и поклонников. Но широкой публике и лондонскому обществу, если не считать парламентских комитетов, он оставался неизвестен. При этом его маяки стояли во всех частях света, служа ориентирами для мореходов, его фирма консультировала Индийское, Новозеландское и Японское управления маяками, поэтому Эдинбург являлся всемирным центром этой отрасли прикладной науки; в Германии его называли «Нестором маячных огней»; даже во Франции, где от его заявок долгое время отказывались, на последней выставке он был признан и удостоен медали. Приведу один пример, чтобы показать странную природу его репутации, незначительной на родине, но громкой во всем мире. Один мой друг этой зимой был в Испании, и там некий перуанец спросил его, знает ли он мистера Стивенсона, писателя, чьи книги высоко ценятся в Перу? Мой друг решил, что речь идет об авторе художественных произведений, но перуанец даже не слышал о «Докторе Джекиле», в Перу высоко ценились книги инженера.
Томас Стивенсон родился в 1818 году в Эдинбурге, он был внуком Томаса Смита, первого инженера в Управлении северными маяками, братом Алана и Дэвида; таким образом, его племянник Дэвид Алан Стивенсон, ставший инженером после его смерти, является шестым в семье, занявшим эту должность. Белл-Рок, замечательное создание его отца, был выстроен еще до его рождения; но он служил под началом своего брата Алана на строительстве Скерривора, самого величественного из существующих маяков в открытом море, и совместно с братом Дэвидом добавил еще два — Чикенз и Дху Харток — к горсточке крайних аванпостов человека в океане. Братья построили не меньше двадцати семи береговых маяков, около двадцати пяти навигационных знаков. Многие гавани были должным образом оборудованы; одна, Уикская, стала главной неудачей в жизни моего отца, человеческое искусство оказалось неспособно противостоять могуществу моря, и после немыслимых усилий огромное строительство пришлось прекратить, и теперь о нем напоминают развалины в холодной, Богом забытой бухте в десяти милях от Джон-о-Гротса. Братья также много занимались регулированием рек в Англии и Шотландии, британские инженеры им и в подметки не годились.
Вокруг этого ядра профессиональной деятельности сосредоточены все научные исследования и изобретения моего отца, он ежедневно занимался ими и применял в работе. Как портовый инженер, он заинтересовался теорией волн, это нелегкий предмет, относительно которого он оставил множество гипотез и несколько ценных приблизительных результатов. Штормы являлись его заклятыми врагами, изучая их, он пришел к изучению метеорологии в целом. Многие незнакомые люди знали — возможно, устанавливали у себя в садах — его щит с навесом для приборов. Но главное его достижение конечно же относилось к оптике в приложении к свету маяков. Фреснель сделал многое — установил неподвижный фонарь на принципе, который до сих пор кажется безупречным; а когда на сцену выступил Томас Стивенсон и довел до сравнительного совершенства вращающийся фонарь, во Франции возникла понятная зависть и началась полемика. Труд его получил признание и, как я уже сказал, был удостоен награды даже во Франции. Если б его не признали, это не имело бы особого значения, так как мой отец всю жизнь оправдывал свои заявки новыми успехами. Он постоянно изобретал новые фонари для новых условий с неустанным стремлением к совершенству и мастерством; и хотя вращающийся маячный фонарь, возможно, остается его лучшим изобретением, трудно отдать пальму первенства ему, а не созданной гораздо позже системе конденсации с тысячей возможных модификаций. Количество и ценность этих усовершенствований дают их автору право на звание одного из благодетелей человечества. Во всех частях света моряка ждет более безопасный подход к берегу. Необходимо сделать два замечания: первое — Томас Стивенсон не был математиком. Прирожденная проницательность, чувство оптических законов и огромная глубина размышлений вели его к правильным выводам; однако рассчитать необходимые формулы для своих изобретений ему зачастую бывало не по силам, и он обращался за помощью к другим, особенно к своему двоюродному брату и близкому другу на протяжении всей жизни профессору Сент-Адрусского университета Свону и более позднему другу профессору П.Г. Тейту. Это довольно любопытное обстоятельство и замечательное ободрение для других — столь мало вооруженный необходимыми знаниями человек преуспел в одной из наиболее сложных и отвлеченных отраслей прикладной науки. Второе замечание относится ко всей семье и лишь частично к Томасу Стивенсону из-за многочисленности и значительности его изобретений: Стивенсоны находились на государственной службе, считали, что все их изобретения принадлежат государству, и никто из них не взял ни единого патента. Это еще одна причина неизвестности фамилии: патент не только приносит деньги, он непременно создает широкую известность, а приборы моего отца анонимно вошли в сотню фонарных отделений и анонимно упоминаются в сотнях докладов, а самый незначительный патент сделал бы автора знаменитым.
Но дело всей жизни Томаса Стивенсона сохраняется, а товарища и друга мы утратили и теперь стараемся воссоздать его образ. Он был человеком несколько старинного склада: в его характере сочетались суровость и нежность, это чисто шотландская черта, поначалу слегка приводящая в недоумение, с глубоко меланхолическим нравом и (что часто сопровождает эту черту) в высшей степени веселым добродушием в обществе, проницательным и наивным, со страстными привязанностями и страстными предубеждениями, человеком крайностей, недостатков характера и не очень стойким в жизненных неурядицах. Тем не менее советчиком он был замечательным. Многие люди, притом значительные, часто совещались с ним. «Я смотрел на него снизу вверх, — пишет один из них, — когда спросил его совета и когда его широкий лоб наморщился, а жесткий рот высказал мнение, я сразу же понял, что лучшего не смог дать бы никто». Он обладал превосходным вкусом, правда, причудливым и предубежденным, коллекционировал старинную мебель и очень любил подсолнухи задолго до мистера Уайльда; долго увлекался гравюрами и картинами; был истинным любителем Томсона из Даддингстона, когда мало кто разделял его вкусы, и, хотя читал редко, был верен любимым книгам. Греческого языка не знал, латынь, к счастью, выучил самостоятельно после окончания школы, где был неисправимым бездельником, говорю «к счастью», потому что Лактанций, Воссиус и кардинал Бона были его любимыми авторами. Первого он читал постоянно в течение двадцати лет, держал книгу под рукой в кабинете и брал с собой в поездки. Часто держал в руках книгу другого старого богослова, Брауна из Уомфрея. Когда был настроен на иной лад, читал две книги, «Гай Маннеринг» и «Воспитатель», они никогда не надоедали ему. Был убежденным консерватором или, как предпочитал называть себя, тори; правда, иногда его взгляды менялись под воздействием пылкого, рыцарственного отношения к женщинам. Он считал, что нужно такое брачное право, по которому женщина могла бы получить развод просто по ходатайству, а мужчина ни в коем случае, это самое чувство выразилось также в миссии святой Магдалины в Эдинбурге, которую он основал и содержал главным образом сам. Это был лишь один из многих каналов его щедрости на общественные нужды, щедрость на частные нужды была столь же широкой. Шотландская церковь, учения которой он придерживался (хотя и в собственном понимании) и которой хранил рыцарскую верность, часто пользовалась его временем и деньгами, и хотя он не соглашался стать должностным лицом, считая себя недостойным, к нему часто обращались за советами, и он служил Церкви во многих комитетах. Пожалуй, он больше всего ценил в своей работе статьи в защиту христианства, одна из них удостоилась похвалы Хатчинсона Стирлинга и бьиа перепечатана по просьбе профессора Кроуфорда.
