Андрей Аникин - Адам Смит
Но языком науки и литературы был английский. Люди часто говорили дома на одном языке, а в обществе и на службе — на другом. Писали же — даже письма — только по-английски. В Эдинбурге иной аристократ, прежде чем отослать письмо или официальную бумагу в Лондон, давал их на проверку какому-нибудь знатоку.
Смит не мог стать узким шотландским националистом. Слишком велико было его влечение к английской культуре, слишком хорошо стал он позже понимать историческую необходимость объединения и общего экономического развития обеих частей острова.
Но вместе с тем он всегда оставался шотландцем. Не только в том смысле, что его «экономический человек» — анонимный герой «Богатства народов» — обладает традиционными чертами шотландца — трезвостью, бережливостью, заботой о своей выгоде. Но и в том обычном, человеческом смысле, что он, Смит, любил природу Шотландии, фольклор, народные обычаи и традиции.
За несколько лет до смерти он изумил французского ученого, который был его гостем в Эдинбурге, своим энтузиазмом на традиционных соревнованиях народных музыкантов и танцоров. Одним из последних сделанных им заказов на книги были четыре экземпляра только что вышедшего томика Роберта Бернса…
В Баллиольском колледже было не более ста студентов, и почти все они жили в комнатах-кельях на первом этаже двух длинных корпусов. Смит получил отдельную комнату. Узкая койка, маленький круглый стол, колченогий стул, книжная полка и карта Великобритании на стене составляли всю ее обстановку. Камин должен был топить служитель, но он часто пренебрегал своими обязанностями. Тогда магистр сам тащил со двора поленья и разводил огонь. Зимой в комнате было холодно, так что шерстяные чулки были очень кстати.
Дорого стоили свечи. Но иначе долгими зимними вечерами нельзя было бы читать.
За чтением следили профессора и педели. Разрешались все сочинения древних авторов, за исключением немногих эротических. Но на новейших английских и особенно французских писателей смотрели косо, а иной раз более чем косо.
Древних Смит читал с большим усердием — и философов, и историков, и поэтов. Заново открыл он для себя английскую классику — Шекспира, Мильтона, Драйдена. Из французов ему больше всего нравился Расин. Вообще его художественные вкусы мало выходили за пределы несколько формального, холодного классицизма конца XVII и начала XVIII века. Как многие его современники, он считал, например, Шекспира «негармоничным», слишком «грубым».
Впрочем, скоро этот круг чтения перестал его удовлетворять. Он уже хорошо читал по-французски и продолжал совершенствоваться, делая обширные переводы на английский язык.
В доме герцога Аргайла он впервые услышал имя Вольтера и прочел его «Философские письма», в которых парадоксальный француз описывал и философски осмысливал свои впечатления от Англии и англичан. Вскоре он прочел и ранние сочинения Монтескье.
С книгами великих французов точно свежий ветер разума и света врывался в мир средневековой схоластики. Такие книги Адаму приходилось иной раз покупать в городской книжной лавке и приносить в колледж тайком под широкой мантией или под кафтаном.
С французами все прошло благополучно. Неприятность случилась с Юмом.
Молодой Дэвид Юм, недавно выпустивший свой главный философский труд «Трактат о человеческой природе», считался у оксфордских профессоров опасным скептиком и атеистом. В тонкостях его философии они не разбирались, но книгу и колледже на всякий случай запретили.
Педель проследил за Адамом, когда тот тащил толстый том, одолженный ему в лавке (она служила и платной библиотекой), и настиг его вечером за чтением. На первый раз начальство ограничилось тем, что книгу отобрали, а вольнодумца сурово предупредили.
Адам перенес расследование стоически и стал после этого еще осторожнее. Но и слежка за ним усилилась. Это было на четвертый год его жизни в Оксфорде. Ему шел 21-й год.
Настроение ухудшалось» навалилась тоска, делать ничего не хотелось. К тому же от плохого питания, переутомления и огорчений ухудшилось здоровье, которое никогда и не было особенно крепким. Матери Адам стал писать реже и короче. В июле 1744 года, как видно, в ответ на ее упреки он пишет:
«Меня нельзя простить за то, что я не пишу тебе чаще. Я думаю о тебе каждый день, но всегда откладываю писание до самого отправления почты, и тогда что-нибудь мешает мне — дела, компания, но чаще всего лень. Сейчас здесь в моде почти от всех болезней дегтярная вода. Ею я совершенно излечился от жестокой болезни десен и головокружений. Я думаю, тебе тоже стоит ее попробовать».
Неизвестно, помогла ли дегтярная вода или что другое, но летом Адам поправился и повеселел. Он гостил в Аддербери, участвовал в развлечениях, ездил вместе с другими гостями на ферму знаменитого преобразователя сельского хозяйства Джетро Тулла.
Сам хозяин фермы умер несколько лет назад, но наследники продолжали дело. Культурное земледелие входило в моду, и гости с интересом осматривали отлично обработанные поля турнепса и свеклы, впервые введенные Туллом легкие орудия для междурядной обработки, новые скотные дворы, породистый скот. На ферме работало несколько десятков наемных рабочих. Все это было еще очень необычно.
Адам немного разбирался в сельском хозяйстве: каждое лето до отъезда в Оксфорд он проводил в поместье дяди, бывал на полях и скотных дворах и слушал долгие разговоры лердов и арендаторов о семенах, ренте и ценах на скот. Но ничего подобного ферме Тулла он, конечно, не видел.
Если бы Смит не сидел безвыездно в Оксфорде, а поездил по Англии, он увидел бы, что образцовая ферма Тулла была лишь одним из признаков новой эпохи. Надвигался большой экономический переворот. Страна выходила на исходный рубеж промышленной революции.
Начало промышленной революции в Англии принято относить к 60–70-м годам XVIII столетия, когда началось массовое внедрение рабочих машин, особенно в текстильной промышленности. Но силы этого переворота назревали давно. Упоминая изобретение первой прядильной машины, в которой вытягивание нити производилось цилиндрическими валками, а не пальцами прядильщика, Маркс писал: «…Джон Уайетт в 1735 г. возвестил о своей прядильной машине, а вместе с этим — о промышленной революции XVIII века».
Вековой застой отступал медленно. Нам, людям второй половины XX века, трудно представить себе убогие масштабы и темпы этой экономики, хотя речь идет о самой передовой стране на пороге промышленной революции.
Почти никакой статистики в те времена не было. Поэтому наши знания опираются скорее на описания, чем на цифры.
Английские ученые думают, что примерно на рубеже 1740 года произошел скачок в темпах роста производства, которое до этого почти не увеличивалось. С 1740 по 1770 год, когда произошел новый скачок, сельскохозяйственное и промышленное производство росло в среднем на 1 процент в год, что едва превышало темп роста населения. Как подсчитывал сам Смит, около 1760 года сельскохозяйственное производство превышало промышленное примерно в три раза.
