Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер

Ганди, безусловно, мог бы без труда указать на главный изъян в этом романтическом видении, поскольку оккупация и империя жестоки и безжалостны по своей природе.

Черчилль же, наоборот, всегда верил, что ему и его бывшим сослуживцам удалось сделать эту часть мира гораздо лучше. И все же, несмотря на непозволительную риторику Черчилля, между ним и Ганди случались короткие, но очень яркие вспышки взаимного уважения.

По словам историка Ричарда Лэнгворта, в 1935 году Ганди сказал: «Я с добром вспоминаю господина Черчилля в дни, когда он работал в Министерстве по делам колоний, и, как бы там ни было, с тех пор я придерживаюсь мнения, что на его сочувствие и добрую волю всегда можно рассчитывать».

Ганди сказал это своему главному помощнику Ганшьяму Дас Бирле, который обедал с Черчиллем в Чартвелл-хаусе после принятия в августе 1935 года Закона о правительстве Индии — шага к независимости этой страны. Черчилль тогда выступал против этого законопроекта «и сделал несколько довольно резких замечаний». Однако за обедом с Бирлой он был более великодушен. «Мистер Ганди очень вырос в моих глазах после того, как вступился за неприкасаемых (низшая каста в Индии. — С. М.). Мне не нравится этот законопроект, но теперь он включен в Свод законов… Что ж, сделайте его успешным».

В ответ на это Бирла спросил его: «А каков ваш критерий успеха?» — и Черчилль ответил: «Улучшение положения масс… Меня не волнует, насколько лояльным Великобритании вы будете. Я не против образования, но дайте народу больше масла… Сделайте каждого земледельца хозяином своей земли. Обеспечьте каждую деревню хорошим быком… Передайте господину Ганди, чтобы он по максимуму использовал предложенные вам полномочия и добился успеха».

Влюбленный Черчилль, часть III. Этель Бэрримор, 1906 год

[24]

Возможно, он стал метеором на политических небесах, зато она происходила из блестящей династии: актриса Этель Бэрримор — сестра актеров Джона и Лайонела — была сердцем знаменитой театральной семьи, покорившей США и Британию. И когда она ходила по театральным подмосткам в Лондоне, Черчилль обнаружил, что его безудержно тянет к двери на эту сцену…

Этель Бэрримор считается одной из театральных сенсаций того времени: красивая, гипнотическая, с мощным талантом притягивать аудиторию и управлять ею. Говорят, именно в ресторане гостиницы «Кларидж» после спектаклей Черчилль некоторое время осаждал ее поздними букетами.

Надо сказать, в своем увлечении театром он был весьма постоянен: ходили слухи, что в молодые годы Уильям активно ухаживал за одной из «Веселых девчонок», танцовщицей из театра «Эмпайр». (Впоследствии она рассказывала друзьям, что он всю ночь, «до самого рассвета говорил о себе любимом».) Но, в отличие от простой танцовщицы, Этель Бэрримор была аристократкой — королевой — актерского ремесла.

Говорят, в один из тех пьянящих вечеров в «Кларидже» Черчилль сделал Бэрримор предложение. Однако мудрая женщина прекрасно осознавала величие его славы, и это отчасти стало камнем преткновения. Как она выразилась, ей «не справиться с великим миром политики». Возможно, это и так; возможно, театральность этого мира чересчур даже для нее, великой актрисы.

Его лучший друг. Эдвард Марш, 1907 год

[25]

Один из величайших навыков, которым должен обладать любой высокопоставленный политик в своих перемещениях по гулким коридорам Уайтхолла и огромным величественным кабинетам, — способность вдохновлять всех государственных и гражданских служащих вокруг себя: не только разрабатывать новые законопроекты и реформы, но и вселять энтузиазм в каждое сердце, чтобы законопроекты прошли через парламент и действительно стали законами. Говорят, Черчилль, будучи молодым министром, обладал этим даром.

Однако в равной степени каждый высокопоставленный политик оказался бы в тупике и погряз в бланманже формальностей, не будь рядом лучших умов современности. Черчиллю чрезвычайно повезло столкнуться с таким умом — это был великий эрудит, которому суждено было трудиться рука об руку с ним много лет и вдобавок лучше познакомить его с богемной стороной жизни.

«Я часто корю себя за свой иммунитет к жажде крови, — легкомысленно писал Эдвард Марш. — Однако Уинстон и слышать не захотел бы о том, чтобы дать мне винтовку, ведь его я мог бы застрелить; а так я этого никогда не сделаю».

Гомосексуальность считалась незаконной на протяжении всей жизни Черчилля, но в те времена существовали «убежденные холостяки» и женщины, которые жили вместе как «сестры». Уинстон Черчилль никогда не показывал своего отношения к этому вопросу. Один из его самых доверенных чиновников — Эдвард Марш, который станет его большим другом и частым гостем в Чартвелл-хаусе, — не вспоминал ничего плохого о времени, проведенном с ним, начиная с эдвардианской эпохи и заканчивая Первой мировой войной и позже.

Эдвард Марш был спонсором и сооснователем так называемых георгианцев [26]; именно он спланировал первую и единственную встречу Зигфрида Сассуна и Руперта Брука. Это был выдающийся литератор-переводчик с острым чутьем на все лучшее в авангардном искусстве. А еще он стал близким другом композитора Айвора Новелло, которого ввел в круг общения Черчилля.

Марш совмещал насыщенную жизнь эстета с важной ролью в самом административно-интеллектуальном сердце правительства; он работал не только с Черчиллем, но и с Асквитом. Однако их дружба с Уинстоном зародилась раньше, в благоухающих ароматами бальных залах лондонского света. «Остерегайтесь фешенебельного общества!» — умолял Марша философ Бертран Рассел. Однако тщетно.

Биограф Марша, Кристофер Хассал, писал следующее:

Эдвард Марш оказался достаточно бесстрашным, чтобы последовать за молодым Черчиллем в Африку и заняться кровавым и очень опасным спортом. «Прежде чем отправиться с Уинстоном Черчиллем в конце 1907 года в африканский вояж, — вспоминал он позже, — я спросил миссис Патрик Кэмпбелл, что бы она сделала, узнав, что меня съел лев. Она призналась, что сначала рассмеялась бы, но потом ей было бы меня очень-очень жаль».

Марш писал, что он «сразу принял Африку». «Едва мы прибыли, — рассказывал потом Уинстон, — Эдди разделся донага и удалился в буш, откуда его можно было выманить только три раза в день обещаниями еды». Если это и было преувеличение, то совсем незначительное…

Однажды Черчилль и Марш, шагая по огромной равнине с видами вершин Килиманджаро вдали, натолкнулись на один из самых удивительных экземпляров местной дикой природы, «самку носорога, спавшую под одиноко стоящим деревом». Вот как это описывал Марш: «После поспешных консультаций и соответствующих маневров, позволявших сделать поправку на ветер, Уинстон выстрелил. Носорожиха вскочила и бросилась на нас, точнее, как мне показалось, на меня. Она мчалась, словно вышедший из-под контроля паровоз. Что мне было делать? Я стоял как вкопанный, палец на крючке моего зонта, и планировал в последний момент отскочить с ее пути и с треском открыть в ее сторону зонт, надеясь, что это ее напугает…»