Дмитрий Табачник - Петр Столыпин. Крестный путь реформатора
Смертнику стали связывать руки, и он обратился к жандарму: «Пожалуйста, покрепче завяжите брюки, а то задержка выйдет».
Когда один из «союзников» сказал что-то про фрак Богрова, то он не преминул последний раз в жизни пошутить: «Пожалуй, в другое время мои коллеги-адвокаты могли бы мне позавидовать, если бы узнали, что уже десятый день я не выхожу из фрака».
Подошел палач, и Богров попросил присутствующих передать привет его родителям.
После того как тело провисело положенные по закону 15 минут, оно было снято и положено в яму, которую закрыли досками, засыпали, сровняли с землей, и ничто больше не указывало на наличие могилы террориста из охранного отделения.
Интересная деталь: веревка, на которой был повешен убийца Столыпина, была разрезана на части, и некоторые из присутствующих не побрезговали взять себе по куску. Согласно древнему поверью, веревка висельника приносила счастье и долгую жизнь. Однако палачу Богрова она не принесла ни того, ни другого… В 1920-е годы он был задержан милицией на Бессарабском рынке (находящемся в паре сотен метров от дома Богрова!) при попытке продать кусок той самой веревки как «талисман счастья». Хотя по архивам и не удалось проследить дальнейшую судьбу арестованного, но вряд ли его жизнь после этого была счастливой и долгой.
Проводивший по Высочайшему повелению расследование киевских событий сенатор Трусевич следующим образом охарактеризовал впечатление от полученных им материалов — «вихрь предположений».
Следует сказать несколько слов о руководителе комиссии, благодаря которому она не только провела огромную работу и собрала множество свидетельств, но и не пошла по легкому пути возложения ответственности за убийство премьера на одного безответного начальника Киевского охранного отделения. А то, что именно настроение поиска «стрелочника» внизу доминировало при дворе, — сомневаться не приходится.
Максимилиан Иванович Трусевич происходил из потомственных дворян. После окончания Императорского училища правоведения с 1885 года служил по судебному ведомству: с 1889 года прокурор Рижского, затем Петербургского окружного суда; с 1901 года прокурор Новгородского окружного суда; с 1903 года товарищ прокурора Петербургской судебной палаты. С 13 июня 1906-го по 9 марта 1909 года — директор Департамента полиции, куда был назначен по личной инициативе Столыпина. На новую должность Трусевич пришел, уже имея значительный опыт борьбы с революционными организациями и достаточно хорошо зная механизм функционирования политической полиции, с которой по ряду прокурорских расследований тесно взаимодействовал.
Трусевич по праву считался одним из наиболее талантливых (что вынужден был признать даже люто ненавидевший его Курлов) руководителей департамента — прекрасно разбирался в порученном деле, не боялся ответственности при принятии решений, лично участвовал в разработке ряда удачных операций и работе с наиболее важной агентурой.
Именно при Трусевиче революционному терроризму был нанесен сильнейший удар, что дало возможность премьеру проводить политику реформ в обстановке стабильности.
Характерной чертой Трусевича была смелость в отстаивании собственного мнения и отсутствие сервилизма в отношениях с начальством.
Понятно, что Курлов не мог оставить настолько неудобного человека во главе Департамента полиции и менее чем через три месяца после своего прихода в МВД добился через Дедюлина смещения Трусевича (которому в утешение было пожаловано звание сенатора). Руководить политической полицией вместо него поставили бесцветного Нила Петровича Зуева, который послушно выполнял все указания шефа жандармов и не имел собственного мнения ни по одному серьезному вопросу.
Для Столыпина это был не только сильный удар из-за потери доверенного человека в МВД, но и показатель того, насколько упало его влияние — премьер и министр внутренних дел не мог отстоять даже своих наиболее преданных соратников.
Возглавляя расследование, Трусевич действовал с не меньшим профессионализмом и смелостью, чем ранее в прокуратуре и МВД. Он хотел прежде всего собрать как можно больше фактического материала для суда над ответственными за убийство премьера (о его собственных выводах ниже). Суд так и не состоялся, поэтому «вихрь предположений» не улегся и до нашего времени.
Но, во всяком случае, из этого вихря можно уверенно исключить версию, ставшую официальной после вынесенного военно-окружным судом приговора Богрову: о том, что добросовестный агент охранки был запуган террористами и сначала пытался убить Кулябко, а потом принужден был стрелять в Столыпина. Натянутость и неубедительность официальной версии, отсутствие в ней элементарной логики была очевидна современникам. Как очевидно им было и то, что убийство Столыпина таило в себе множество загадок. Характерна оценка, данная выдающимся философом и публицистом Струве этому покушению, так не похожему на классические акты революционного террора: «… общество в данном случае не только не сочувствовало убийству, оно абсолютно не понимало его. Это был какой-то "технический акт", бессмысленно непонятный, какое-то загадочное происшествие, ключ к которому недоступен сознанию. Вот почему в обществе почти ожесточенно спорят на тему о том, чем же был на самом деле Богров, "охранником" или "революционером"».
Понятно, почему официальная трактовка о причастности анархистов к убийству Столыпина была так выгодна многим высшим должностным лицам империи — она минимизировала вину властей и снимала подозрения о причастности к покушению охранки. Но разоблачается эта версия без особого труда.
Сначала немного о сути сказанного Богровым в суде и на последнем допросе. Уже после революции в советской печати появились воспоминания киевских анархистов. Из них следовало, что Богров действительно подозревался некоторыми соратниками в работе на охранку. Но в этом ничего экстраординарного не было. В революционной среде трудно было найти хоть одного революционера, в отношении которого в условиях общей истерической шпиономании после разоблачения «азефовщины» не высказывались подозрения. Зная нравы анархистов, можно быть уверенным, что если бы подозрения в отношении Богрова были по-настоящему серьезными, то всё закончилось бы очень быстро и просто.
Что касается упомянутого на суде прихода анархиста, требовавшего от Богрова совершения террористического акта с целью реабилитации, то в 1926 году бывший видный киевский анархист Петр Лятковский в журнале «Каторга и ссылка» рассказал, как всё обстояло на самом деле. Он встретился с Богровым еще в марте 1911 года и никаких требований о реабилитации и совершении террористического акта не выдвигал. Процитируем слова Лятковского, сказанные Богрову: «…ни я, ни мои т.т. (товарищи. — Авт.) от него не требуют реабилитации». А вот что думал Лятковский весной 1911 года о подозрениях в отношении Богрова, высказывавшихся отдельными арестованными революционерами: «Предполагать всё возможно, но, не имея данных, обвинять недопустимо».
