Иван Бларамберг - Воспоминания
5-го я отправил двух топографов на съемку острова, западная часть которого уже была снята ими 2-го и 3-го. Части своих людей я разрешил переправиться через Жанадарью, чтобы разорить бахчи кокандцев. Мне принесли много огромных дынь, весом по 30 фунтов, очень приятных на вкус и сладких. Все мои люди подкрепились этими замечательными плодами, которых здесь было в изобилии. Вечером, на закате, я приказал поджечь деревянные постройки в крепости, и пожар осветил своим красным пламенем темную ночь. Одновременно это был тревожный сигнал для гарнизона расположенной на Куандарье крепости Кумыш-Курган, куда я намеревался двинуться. Пожар продолжался всю ночь, и еще на другое утро, 6-го, в воздух поднимались густые клубы дыма. Киргизы потом довершили разрушение крепости. Между тем топографы продолжали съемку, а уральцы отремонтировали как могли кокандскую барку. Ближе к вечеру я приказал переправить на левый берег Жанадарьи, достигавшей здесь 60–70 саженей в ширину и имевшей сильное течение, 75 человек; была перевезена и пушка с боеприпасами; лошади и верблюды, погоняемые нагими казаками, переплыли реку. Хорунжего Осипова с пушкой и прочими войсками я оставил в лагере перед разрушенной крепостью Чим-Курган, а сам расположился на ночлег в новом лагере, на левом берегу Жанадарьи. Теперь мой небольшой отряд был разделен на три части. Буренин находился с пушкой в лагере у Караозека, Осипов со второй пушкой — у разрушенной крепости Чим-Курган, на правом берегу Жанадарьи, а я рано утром 6-го выступил со своим маленьким отрядом и пушкой, чтобы овладеть Кумыш-Курганом, расположенным на левом берегу Куандарьи.
Дорога вела на юго-восток по плоской равнине, поросшей кустарником и камышом; кое-где нам попадались поля, засеянные просом. Мы прошли через несколько маленьких деревень (с постоянными жилищами, не киргизские аулы), которые были покинуты жителями, и, проделав путь в 21 1/2 версты, достигли правого берега Куандарьи, которая катила по степи свои мутные, красноватые воды, имея здесь ширину 15–20 саженей. Все было тихо на противоположном берегу, и небольшая крепость казалась вымершей. По своему устройству и внешнему виду она напоминала Чим-Курган, только была меньшего размера, но высота и толщина стен были такими же.
Какой-то киргиз переплыл реку, чтобы разведать обстановку. В это время казаки обнаружили на этом берегу маленькую старую барку, вытащили ее из густого камыша и спустили на воду. Киргиз прокричал мне между тем с того берега, что крепость пуста и ворота ее открыты. Я сразу же переправился в этой жалкой барке, которая наполовину наполнилась водой, и убедился, что кокандцы действительно покинули крепость. Тем временем появилось несколько местных киргизов. Они сообщили мне, что гарнизон, напуганный штурмом и пожаром Чим-Кургана, еще вчера бросил крепость и бежал в Ак-Мечеть. Так как у меня уже не было пороха, чтобы взорвать стены этой крепости, я велел сжечь ворота и все постройки, кузницу, пустые конюшни и склады, и вскоре в стенах форта разгорелся страшный пожар. В память о своем пребывании здесь я метнул еще три гранаты в толстые стены форта, дал отряду немного отдохнуть и возвратился затем к Жанадарье. Киргизы Куандарьи провожали меня с добрыми пожеланиями, благодарили, что я освободил их от врагов и разрушил разбойничьи гнезда. В тот же вечер я переправился через Жанадарью и затем уничтожил барку, которая служила нам для переправы. В лагере при Чим-Кургане было все в порядке. Закончили свою работу и мои топографы. Поздно вечером из окрестностей Ак-Мечети ко мне в лагерь пришли еще четыре киргиза и сказали, что комендант крепости послал в Ташкент курьера, чтобы известить эмира Коканда о рейде русских.
8-го, рано утром, я покинул лагерь и поехал по другой дороге, справа от прежней, обратно к разрушенной крепости Кош-Курган. Мы вынуждены были снова пересечь пять глубоких оросительных каналов и в полдень расположились у озер, образованных разливом Караозека, недалеко от ранее упомянутого захоронения Кук-Тунды. В сильную жару мы прошли только 17 1/2 версты. Остров изобиловал следами ранее произраставших здесь сельскохозяйственных культур; об этом свидетельствовало множество высохших оросительных каналов, которые часто мешали нашему продвижению. Грабежи хивинцев и кокандцев все больше и больше вытесняли отсюда трудолюбивых жителей и сделали плодородный остров пустыней.
9-го я прошел 30 1/2 версты, следуя прежней дорогой. Мы снова пересекли песчаные холмы, но расположились не на правом берегу Жанадарьи, как ранее, а на левом берегу Караозека, у канала Бузколь. Вода в реке была свежей и чистой; мы обнаружили здесь хорошее пастбище.
10-го мы прошли последние 23 1/2 версты и в 11 часов утра оказались на берегу напротив лагеря Буренина. Войска приветствовали меня громким «ура!». Переправа через бурную реку продолжалась весь день, потому что меня сопровождали киргизы со своими отарами овец. Животных переправляли на салах. Теперь отряды снова соединились, и задача моей экспедици была в целом выполнена. В лагере меня ожидала почта из укрепления Раим (Аральского).
11-го я устроил дневку. Люди стирали белье, ремонтировали все необходимое, а я послал отчет об экспедиции графу Перовскому. Так как мнимый святой Марал-Ишан заранее сообщил кокандцам в Ак-Мечеть о нашем продвижении (о чем я уже догадался на обратном пути), я наложил на старого притворщика контрибуцию в полдюжины жирных быков для пропитания моего отряда; он мог радоваться, что так легко отделался.
12-го я отправился в обратный путь. Оставив позади 19 1/2 версты, мы расположились у Хор-Хута (большое киргизское молельное поле со множеством могил) при температуре 28 1/2°. Отсюда я послал одного из пленных бухарцев в Ак-Мечеть с письмом коменданту, в котором сообщал, что крепости Кош-Курган, Чим-Курган и Кумыш-Курган разрушены, что русские знают теперь дорогу на АкчМечеть и что в скором времени следует ожидать их появления в большом количестве под стенами его крепости не только с многочисленной артиллерией, но и с железными чудовищами (пароходами), которые приплывут в верховья Сырдарьи и которые извергают дым и огонь, а также пули и картечь; я дал ему совет вовремя покинуть Ак-Мечеть. Это письмо, составленное специально в восточном высокопарном стиле, перевел мой драгоман Осмоловский; я поставил под ним свою персидскую печать с монограммой и передал его упомянутому бухарцу, дав ему много денег, чтобы письмо дошло по адресу. У лагеря Хор-Хут мои топографы принялись за составление геометрической сетки, чтобы связать съемки 1851 и 1852 гг.
Отсюда я следовал прежней дорогой вдоль правого берега Яксарта, останавливался на старых лагерных стоянках и при температуре 26–30° в тени прибыл 17-го в лагерь при Майлибаше. Здесь меня ждала большая барка с пятидневным запасом провизии (мои продукты подошли к концу), а также свежий хлеб, сыр, капуста, огурцы, дыни, квас и даже лед — все это прислал мне комендант майор Энгман из Аральского укрепления. Я использовал барку, чтобы отправить раненых по воде в форт; они заметно поправлялись и были веселы.
