Коллектив авторов Биографии и мемуары - Аракчеев: Свидетельства современников
Е. А. Баратынский[706]
Отчизны враг, слуга царя,
К бичу народов — самовластью
Какой-то адскою любовию горя,
Он не знаком с другою страстью.
Скрываясь от очей, злодействует впотьмах,
Чтобы злодействовать свободней,
Не нужно имени: у всех оно в устах,
Как имя страшное владыки преисподней.
В. Н. Олин[707]
Как русский Цинциннат[708], в душе своей спокоен,
Венок гражданский свой повесил он на плуг.
Друг Александра, правды друг.
Нелестный патриот — он вечных бронз достоин!
Что зависть для него? Как мощный исполин,
Он смотрит на нее с презреньем!
О русская земля! Гордись им: он твой сын,
Бессмертный — самоотверженьем!
[Народные песни об Аракчееве][709]
Корабельщики бранят Аракчеева[710]
Бежит речка по песку
Во матушку во Москву,
В разорёну улицу
К Аракчееву двору.
У Ракчеева двора
Тута речка протекла,
Бела рыба пущена;
Тут и плавали-гуляли
Девяносто кораблей:
Во всякием корабле
По пятисот молодцов,
Гребцов-песенничков,
Сами песенки поют,
Разговоры говорят,
Все Ракчеева бранят:
«Ты, Ракчеев-господин,
Всю Россию разорил,
Бедных людей прослезил,
Солдат гладом поморил,
Дороженьки проторил,
Он канавушки прорыл,
Березами усадил,
Бедных людей прослезил!»
Ах по морю, морю синенькому[711]
Ах по морю, морю синенькому
Плавали-гуляли девяносто кораблей;
Как на каждом корабле по пятисот человек.
Хорошо пловцы плывут, весело песни поют,
Разговоры говорят, все Ракчеева бранят:
«Ты разбестия-каналья Ракчеев-дворянин!
Всю Россию разорил, солдат бедных погубил:
Пропиваешь, проедаешь наше жалованье,
Харчевое, пьяновое, третье денежное!
Как на эти-то деньжонки граф палаты себе склал,
Хороши белы палаты, стены мраморные,
Из хрусталя потолок, позолоченный конек.
Мимо этих ли палат быстра речка протекла —
Не сама собой прошла, фонтанами взведена.
Как во этой ли во речке жива рыба пущена,
Жива рыба пущена, серебряна чешуя.
Возле этой быстрой речки кровать нова смощена,
Кровать нова смощена, перинушка пухова.
Как на этой на кровати
Сам Ракчеев тут лежит,
На живу рыбу глядит».
Василий и Андрюшка-палач[712]
Как за теми за рядами,
Все за лавочками
Тут и шли-прошли солдаты,
Заслуженны господа.
У них ружья за плечами,
Штыки примкнутые.
Наперед идет Андрюшка,
Андрей — грузинский палач.
Позади ведут Василья,
Васю Демидова.
Как возговорит Василий
Анёдрюшке-палачу:
«Ах ты братец мой Андрюшка,
Андрей — грузинский палач,
Ты послушай, брат Андрюшка,
Моих глупыих речей:
Уж вешай меня скоро,
Ты скорым меня скоро,
Не повесишь меня скоро —
Сам туда же угодишь!»
Испугался вор-собака,
Он Васильевых речей,
Он со этого испугу
На рессорны дрожки сел,
Он поехал, вор-собака,
На Гражданску улицу,
Он заехал, вор-собака,
Ко Васильевой жене,
Он разрезал, вор-собака,
Белу грудь у ней
Набор военных поселенцев[713]
Загоняли нас, добрых молодцев, в Великое село,
Становили добрых молодцев в шеренгу всех,
Снимали с нас, добрых молодцев, шелковы волосы,
Нам бороды выбривали и шинели надевали.
Мы с манежи выходили ко цареву кабаку,
У царева кабака закричали все: «Ура»[714].
М. Л. Магницкий
Сон в Грузине с 26 на 27 июля 1825 года[715]
26 июля ввечеру, после самого приятного угощения в том месте, где десять лет тому назад разрешилась участь моего семейства[716], я почувствовал такое смешение разных ощущений, что не мог сам себе изъяснить положения души моей, — и заснул.
Вижу во сне, что сижу в библиотеке занимаемого мною дома на диване и смотрю на стеклянную дверь; к ней подходит почтенного вила древний старец с длинною седою бородою, спокойным и светлым лицом, в русском голубом кафтане без кушака. Отворяет дверь, три раза перекрестясь по-старинному, молится на образ Божией Матери и, поклонясь мне в пояс, подходит, садится со мною на диване и говорит тихим, но приятным голосом. «Не прогневайся, любезный о Христе брат, что я без позволения пришел к тебе. Я нездешний, а житель мира духовного; с тобою же знаком коротко, хотя ты меня и не знаешь. Вчера, поутру, когда показывали тебе воздвигнутый мне земным благодетелем моим памятник, ты подумал про себя: помяни его Господи во Царствии Твоем.
Нам очень полезно, а потому и крайне приятно таковое молитвенное о нас возглашение сердец. Вот мое с тобою знакомство, и вот почему отпущен к тебе на все время сна твоего, с тем чтобы пояснить тебе много такого, чего бы сам ты никогда не разгадал. Слушай хорошенько: я дух грузинского старожила, известного на земле под именем Исаака Константинова. Я жил по-вашему долго, от Петра до Александра первых, или, лучше сказать, единственных; довольно насмотрелся на величия земные, на славу, почести, богатство и их пепельность (здесь сохранены собственные слова духа), видел падение и смерть всего великого и с здешним имением достался новому его владельцу; он призрел, успокоил и даже до того утешал мою древность, что когда, почти выжив из ума, просил у него как малое дитя игрушек, например: позволения давать мне во всех его отчинах по моему требованию подводу с колокольчиком, он не посрамил лепетания малодушествующего старца ниже улыбкою, выслушав бред мой как дело, и желание мое исполнил. Сие тонкое благодеяние любви христианской и почтение к сединам столетнего старца записано там, где все дела наши до смертного часа записываются (прочти Четьи минеи марта 26, житие Василия Нового)[717]; а в сердце у меня осталось навеки. Я люблю его и, как услышишь из речей моих, короче теперь знаком с ним, чем был на земле. Пойдем гулять со мною по Грузину, со мною не соскучишься, перенесемся нечувствительно куда нужно». За сим словом очутились мы посреди церкви соборной. «Вот великолепный храм Божий, нельзя сказать, чтобы палаты хозяина были его богаче: он исполнен сокровищ. Все чистейшие чувства сердца человеческого заключены в нем, как в достойном их хранилище: почтение, любовь и молитва к Величеству небесному, почтение, любовь и благодарность к Величеству земному. Но взгляни на правовечный памятник благодарности Царю почившему[718].
