Николай Молчанов - Генерал де Голль
«Деградация государства неизбежно влечет за собой отчуждение союзных народов, волнения в действующей армии, раскол внутри нации, утерю независимости. Вот уже 12 лет, как Франция старается разрешить проблемы, непосильные для режима партий, и идет к катастрофе. Некогда в тяжелый для нее час страна доверилась мне, с тем чтобы я повел ее к спасению. Сегодня, когда стране предстоят новые испытания, пусть она знает, что я готов принять на себя все полномочия Республики».
Генерал де Голль оставил в наследство историкам несметное количество разных заявлений и призывов. Но этот текст имеет особое значение. Прежде всего потому, что он является самым, так сказать, «голлистским». В нем исключительно ярко проявились стиль и методы генерала: краткость и скрытность. Без таинственности нет престижа, считал генерал, и 15 мая ничего не сказал о самом главном — об Алжире, даже не упомянув этого слова. Он не осудил мятеж, но и не присоединился к нему. Правда, своим заявлением он спас его от провала, дав ему реальную политическую перспективу. Ведь мятеж был ему пока еще очень нужен, чтобы держать правительство в страхе.
Ясно было одно: де Голль намерен взять власть. Он не выдвинул никакой конкретной программы, заменив ее возвышенной абстракцией «спасения» страны. Он никому ничего не обещает конкретно и в то же время обещает все и всем. Он не связывает себе заранее руки каким-либо планом. Он уверен в себе и самим таинственным тоном этой уверенности внушает веру в генерала де Голля. Он бьет не на разум, а на чувства, опирается не на политические склонности, а на психологию подчинения толпы таинственному обаянию вождя. Он выступает как сама судьба, провидение, ибо именно де Голль, как он напоминает об этом, уже однажды сотворил «чудо» национального спасения.
Генерал де Голль не хочет выступать в роли вождя мятежников, предпочитая законный путь к власти. Но политикам, партиям, парламенту, от которого все зависит, он не обещает ничего. Напротив, он вновь безоговорочно осуждает их «систему». Что это? Уж не отсутствие ли элементарного тактического расчета? Или случайность? Нет, генерал никогда и ничего не делал случайно. Пока ему надо лишь завязать диалог. Он знает, что люди из «Отель Матиньон» и Бурбонского дворца, которые сейчас мечутся в поисках выхода, всегда предпочитают уход от ответственности, и дает им возможность выпутаться из положения. Ведь он берет все на себя одного…
Пусть печать разочарованно пишет об отсутствии у него конкретных планов, пусть его обвиняют в диктаторских устремлениях, пусть алжирские «ультра» недовольны его молчанием об Алжире! Ведь все равно им нечего противопоставить ему, де Голлю. А иначе, как он сказал, катастрофа! И пусть поработает испуганное воображение…
При этом он великолепно учитывает, что есть единственная реальная альтернатива — объединение всех левых вместе с коммунистами. Но он безошибочно чувствует панический страх перед этим выходом всей буржуазии, всех ее партий, и даже социалистов. Ведь не случайно к нему уже обращался президент Коти, не случайно Ги Молле в последние дни тайно встречался с его верным Гишаром в маленьком отеле напротив «Матиньон», с другой стороны улицы Варенн, в глубине двора, и выспрашивал о намерениях генерала.
И расчет оказался верным. Рыба клюнула на приманку. Уже на другой день поплавок ушел в воду, ибо не кто иной, как Ги Молле, занимавший теперь пост заместителя главы правительства, выступил в Национальном собрании и, подчеркнув свое, «большое уважение и большое восхищение» по отношению к генералу, просил его ответить на три вопроса: признает ли он правительство Пфлимлена в качестве единственного законного; осуждает ли он мятежные «комитеты общественного спасения»; будет ли он соблюдать конституционную процедуру в случае, если ему поручат сформировать правительство?
Генерал де Голль не отвечает на конкретные вопросы Ги Молле, ибо он намерен говорить со всей страной и о том, о чем он сам считает нужным сказать. Назначая пресс-конференцию на 19 мая, он не сомневается, что в предстоящие дни правительство еще нагляднее обнаружит свою беспомощность и нерешительность, а мятежники усилят свой нажим на Париж. Так и получилось, когда 19 мая после полудня в «Пале д'Орсэ», окруженном пятью тысячами полицейских, он впервые с июля 1955 года предстал перед взорами восьмисот журналистов. Его слова дышат уверенностью, благожелательностью, даже любезностью. И вообще он в великолепной форме, притом отнюдь не в военной. Генерал одет в штатский костюм.
«Я одинокий человек, — говорит де Голль, — который не смешивает себя ни с одной партией, ни с одной организацией… Я человек, который не принадлежит никому и принадлежит всем».
В этих словах сама суть тактики генерала. В соответствии со своей неизменной линией он хочет будто бы объединять нацию, а не раскалывать ее. В действительности, как всегда, он имеет опору среди самых разнородных сил. Что касается отсутствия «связей», то как же понять его многолетние отношения с голлистами, такими как Дельбек или Сустель? К тому же он вновь отказывается осудить мятежников, ссылаясь на пример правительства, которое даже наделило Салана официальными полномочиями. «Правительство, — говорит де Голль, — не осудило его. Почему же я, не являющийся правительством, должен это делать?» В самом деле, как он может осуждать его, если мятеж является его важнейшим орудием, которое может пригодиться? В момент пресс-конференции он уже знал, что несколько офицеров-парашютистов прибыли из Алжира, чтобы подготовить перенесение операции в метрополию…
В ответ на опасения в отношении его диктаторских намерений генерал с великолепным негодованием восклицает:
«Неужели вы думаете, что в возрасте 67 лет я хочу начать карьеру диктатора?» Аргумент эффектный, но не очень убедительный; история свидетельствует, что с возрастом властолюбие часто возрастает.
Он напоминает, что после войны восстановил Республику, хотя мог навязать свою власть. Он аккуратно перечисляет прогрессивные реформы, которые он провел в то время. Разумеется, он не упоминает, что иного выхода у него просто не было в тех условиях.
Но, пожалуй, самый любопытный момент пресс-конференции наступил, когда изумленные журналисты увидели внезапное превращение сурового «Коннетабля» в типичного парламентского деятеля, с обычной хитростью и лестью обрабатывающего депутатов перед важным голосованием. Это произошло, когда он начал высказывать комплименты в адрес социалистов. Всем было известно, как он их презирал, но сейчас в их руках находился ключ к парламенту.
Он назвал социалиста Робера Лакоста, бывшего губернатора Алжира, «своим другом». Но верх любезности де Голль проявил по отношению к Ги Молле: «Я глубоко уважаю Ги Молле. Во время войны он боролся, рискуя всем, за Францию и за свободу. Он был моим соратником…» Вспоминая свое первое посещение Арраса, где Ги Молле был мэром, он упомянул, что тот был рядом с ним на балконе ратуши, когда он обращался к населению с речью. Всегда отличная память на этот раз подвела генерала. Ги Молле не был на балконе. Впрочем, в таком театральном контексте, где все придумано, эта забавная ошибка выглядела вполне логично.
