Владимир Архангельский - Фрунзе
Белебейская операция победно окончилась на исходе 18 мая: генерал Каппель не принял решительного боя и успел вывести часть своих войск из-под удара. Начался неожиданный для Самойло перелом на позициях Северной группы Шорина — генерал Гайда остановился и все чаще поглядывал назад, опасаясь, что ему вот-вот отрежут путь к отступлению.
Фрунзе немедленно информировал Самойло: «Для ликвидации корпуса Каппеля и вообще всех сил противника, отступающих на восток… представлялось бы необходимым безусловно теперь же решиться на овладение Уфой».
Однако Самойло, инспирированный Троцким, ночью 18 мая дал указания нанести главный удар на севере, чтобы обеспечить успех Шорина, а наступление на Уфу остановить, И одновременно требовал перебросить максимум сил для поддержки 1-й и 4-й армий в районе Оренбурга и Уральска.
Михаилу Васильевичу пришлось объясняться по прямому проводу с Гусевым. Тот дал понять, что завтра Реввоенсовет фронта примет решение наступать на Уфу. И одновременно сообщил, что посылает с нарочным письмо, из которого Фрунзе подробно узнает о его замыслах.
Действительно, 19 мая пришло распоряжение РВС фронта: «Продолжая преследование противника, овладеть районом Уфы». А вслед за ним и письмо Гусева. Сергей Иванович-сообщал, что он по своей воле направил Каменева в Москву и рекомендовал ему встретиться с Лениным, о чем он написал Владимиру Ильичу. Между строк Гусев давал понять, что Каменев скоро вернется в Симбирск, потому что Самойло показал себя путаником и чудовищно беспартийным человеком. А в конце письма была приписка: Троцкий не ограничился снятием Каменева, теперь он готовит отстранение от должности Фрунзе. Но РВС в лице С. Гусева, М. Лашевича и К. Юренева категорически протестует против расправы с командующим Южной группой.
Словом, настроение Фрунзе в момент самой важной — Уфимской операции было испорчено. Но он не подавал виду и продолжал из Бугуруслана готовить задуманный удар на Уфу, не ослабляя мер и по укреплению фронта возле Оренбурга и Уральска. И только однажды, в письме к Гусеву и его товарищам, сказал о своей обиде: «Вы знаете, какую атаку приходится выдерживать мне, и совершенно незаслуженно, со стороны Троцкого по части обеспечения Оренбург-Уральского района… Ряд телеграмм Троцкого только нервирует и лишает возможности спокойно и основательно подготовить и провести операцию».
Это письмо стало известно Ленину. 29 мая он вернул Сергея Сергеевича Каменева на Восточный фронт, а членам Реввоенсовета в Симбирске телеграфировал, что врага надо срочно гнать в Сибирь. «Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы».
Случилось так, что Михаил Васильевич не успел ответить на первую телеграмму Ленина. И через десять Дней получил разнос от Владимира Ильича: «На мою телеграмму от 12 мая об Оренбурге до сих пор от Вас ответа нет.
Что значит Ваше молчание? Между тем из Оренбурга по-прежнему идут жалобы и просьбы о помощи. Прошу впредь более аккуратно отвечать на мои телеграммы. Жду ответа».
Михаил Васильевич хотел ответить подробным письмом: как интригует против него Троцкий, как бездарен Самойло, как беспомощен храбрый Гай и как гарнизон Оренбурга уже усилен 3-й бригадой 20-й стрелковой дивизии. Но Чапаев уже изготовился к удару, надо было быть в его частях. Фрунзе ограничился сообщением по телеграфу.
«На Вашу телеграмму от 22 мая сообщаю следующее: по существу Вашего требования в отношении Оренбурга все, что только позволили сделать средства, находившиеся в моем распоряжении, сделано. Должен доложить, что этих средств для исчерпывающей помощи Оренбургу и одновременно с этим разрешения задач на основном Уфимском направлении совершенно недостаточно. Но, во всяком случае, помощь для удержания самого Оренбурга вплоть до решения вопроса на основном направлении была подана достаточная, как это и подтверждают сообщения последних дней. Считаю, что поток оренбургских слезниц по бесчисленным адресам в значительной степени объясняется собственным неумением правильно использовать силы и средства, бывшие в распоряжении Оренбурга. За несвоевременность ответа извиняюсь. Объясняется это тем, что в момент получения Вашей телеграммы я был на фронте».
Да, он беспрерывно был на фронте! И в Бугуруслане подписал приказ по войскам Туркестанской армии ночью 23 мая 1919 года о третьем — и завершающем — этапе наступления. И весь он в этом приказе — без аффектации и пустых слов, подтянутый, уверенный в победе.
Начал он с деловой информации: «По приказанию командующего Восточным фронтом я с сегодняшнего дня вступаю в непосредственное командование войсками Туркестанской армии, оставаясь в то же время командующим всеми войсками Южной группы фронта».
Затем определил цель: «Высшее военное командование возложило на нас задачу окончательного разгрома белогвардейских банд, прикрывающих путь на Урал, и ликвидации этим всей колчаковщины».
И обратился с добрым словом к ветеранам и новичкам: «У меня нет и тени сомнения в том, что закаленные в битвах славные бойцы 24, 25, 31 и 3-й кавалерийской дивизий с указанной задачей справятся в кратчайший срок. Порукою в этом являются блистательные страницы их прежней боевой работы, завершившейся недавно разгромом ряда корпусов противника на полях Бузулука, Бугуруслана, Бугульмы и Белебея. Уверен, что и молодые войска 2-й дивизии, впервые получающие боевое крещение, пойдут по стопам своих славных соратников и учителей».
В духе старых листовок Арсения дана была политическая и государственная оценка ратного подвига, к которому он призывал товарищей по фронту:
«России труда пора кончать борьбу с упорным врагом. Пора одним грозным ударом убить все надежды прислужников мира капитала и угнетения на возможность возврата старых порядков. Начало, и начало хорошее, вами уже сделано. Колчаковский фронт затрещал по всем швам. Остается довести дело до конца. Бросая вас ныне вновь в наступление, я хочу напомнить о том, что вы им решаете окончательно спор труда с капиталом, черной кости с костью белой, мира равенства и справедливости с миром угнетения и эксплуатации. В этой великой, святой борьбе Рабоче-Крестьянская Россия вправе требовать от каждого из своих детей полного исполнения своего долга. И этот долг мы исполним!
Наш первый этап — Уфа; последний — Сибирь, освобожденная от Колчака. Смело вперед!»
Пять-шесть лихорадочных дней ушло на подтягивание частей наступления и прикрытия. Круглые сутки в бугурусланском штабе Фрунзе кипела страстная работа. Фурманов отмечал, как сгонялись в тыл красные полки, у которых «наглухо схлопнулись боевые крылья»; как вливали свежие роты, где еще теплился боевой дух, ставили новых, крепких командиров, «гнали из тыла в строй отряды большевиков, целительным бальзамом оздоровляли недужный организм армии»; как перекидывали к Чишме, к реке Белой «ядреные, испытанные части, в лоб Колчаку ставили стальную дивизию Чапаевских полков». Столь велико было передвижение артиллерийских резервов, столь быстро перегоняли патроны, винтовки, пулеметы, динамит, что Колчак поверил в полководческий гений Фрунзе. И объявил по своей армии: коль попадется в плен командующий красными Михайлов, ныне именуемый Фрунзе, целехоньким доставить его в ставку «верховного».
