Игорь Шелест - С крыла на крыло
У нас как в медицине: важно понять болезнь. Так было и тогда. После этих испытаний нашлись новые методы лечения "ложек" на самолетах, и лайнеры стали на всех высотах летать спокойно. Постепенно разговоры о "порывах" в стратосфере забылись, а пассажиры все свободней чувствовали себя в полете.
- Подлетаем - видна Ока, - сказал сосед.
Я встрепенулся, придвинулся к иллюминатору.
Истомленная солнечным днем, выгоревшая голубизна. Толща воздуха тысяч в шесть метров. В ясный день к вечеру она как бы пытается стереть с глаз все пятна земли.
Зато куда заметней стала лента Оки: сверкает нержавейкой, небрежно кинута углом с запада на юг. В вершине петля, только что не завязанная бантом. Знакомые места - много здесь хожено... Вот пристань и деревня Велигош.
Берега здесь высокие, лесистые, в травах и цветах по пояс. А чуть повыше, у Ладыженских перекатов, отмели в ракушках, острова в лозах, тронутые золотистой охрой.
По зеркалу протоки и сейчас, наверно, бегут круги от бархатных хвостов красноперых голавлей. Выплеснувшись наполовину вперед, бурунит он воду, посматривая на улетающую стрекозу...
Как она это здорово: ступеньками, словно левой, правой ножкой через скакалочку. Во всем прозрачном, до невозможности тонка, гибка и очень легкая на подъем.
Ниже по течению - Таруса, амфитеатром на холмах левого берега, вся в зелени. Лучше смотреть с лугов или с реки. Синие, вишневые пятна крыш прорываются сквозь листву.
В центре крутого берега площадь перед парком. На холме белеет единственный уцелевший этаж церкви. Так и выглядит: частью целого.
Глаза бегут ниже, к воде. Если небо безоблачно - вся лазурь его опрокинута в глубокий затон. Вот к булыжной мостовой прилип паром - присел у берега толстой каштановой квочкой. Вокруг лодки, как разноцветные утяга, копошатся у берега.
Невольно вспоминаются эти места во всех подробностях: если утром сидеть в лодке напротив города и смотреть на убегающий по течению поплавок, обязательно увидишь нечто будоражащее воображение.
Солнце, улыбаясь и потягиваясь, возьмет и кинет вдруг целый сноп лучей на стены, на отвалы камней - окрасит их в нежный кремовый цвет.
Берег здесь, на повороте реки к Поленову, похож на гигантскую краюху хлеба, наполовину разрезанную, а дальше разорванную нетерпеливой рукой.
Впрочем, на рыбалке есть время, и тарусский карьер может представляться каждому по себе. Наконец, о нем можно и забыть. Но в семь утра он напомнит о себе и представится осажденной средневековой крепостью. Тут был и флот - бокастые баржи, как галеры, вплотную к берегу. Грохот камней, лязг металла, крики, звон "склянок". Людей издали не видно - кажется, что там сражение на абордаж. В ответ яростная канонада с берега, со всех ярусов. То тут, то там желто-белые дымки облачками вдоль "неприступных" стен... Секунд пять и... затыкай уши! Воздух, воду пронзит вдруг такой грохот, будто в самую лодку вонзаются пятьдесят молний.
Жители здесь встают рано. А приезжий?.. Спросонья, конечно, всякое может показаться.
"Сражение" длилось недолго - всего минут пятнадцать. С одинокой мачты на краю утеса сползал вниз флаг - вроде как "крепость" пала.
"Крепость" падала каждое утро. В трюмы "галер" ссыпались дары - горы щебня, бутового камня. Потом приходил огромный старый колесный пароход-буксир со скромным названием "Кровельщик". Он долго ворочался, пыхтел, плескался в затоне, как крупная рыба в тазу.
Наконец каким-то образом ему удавалось подцепить все баржи гуськом и не сесть на мель. Не скрывая радости, он трижды гудел. Шлепанье колес становилось слышней, и через полчаса вся армада скрывалась за поворотом реки, вниз по течению.
Лодку еще долго качало всякими прямыми и отраженными волнами, и поплавок скакал и плясал, будоража воображение.
Давно уже велели привязаться. В ушах покалывает, все сосут леденцы. Самолет заходит на посадку. Я не смотрю больше в окно, а чувствую машину по всяким мелочам. Скорость поменьше - слышен свист, шум меняет тон. Вот шасси тронулось со своих лежбищ. Еще немного - пошли закрылки; машина "вспухла", сразу заметней попритихла. Крадется к земле... Вот уже где-то тут... Недалеко под брюхом. Джик, джик - заверещала резина: "хватила горячего до слез". Покрышки пухлыми щеками притиснулись к шершавому бетону... А скорость 220! Даже дым взметнулся из-под колес - слева, справа.
Никто в салоне этого не видит, не думает о них, а мне по старой памяти их жалко. Как-то по-человечески. Раскрутятся колеса - тогда куда ни шло, а в первый момент им крепко достается!
Ай-ай! - взвизгнули тормоза, будто их булавкой укололи, и забилась в припадке эпилепсии передняя нога шасси. Короткие секунды. Наш лайнер кланяется в такт обжатию тормозов. И нас всех тянет поклониться. И хорошо: хоть в силу инерции. А то, поди, не всякий догадался бы поклониться тем, кто так бережно нас взял, словно горсть семечек, и опустил через час сорок пять минут - за тысячу триста километров.
Ну что за народ мои соседи! Пока я рассуждал так, добрая половина повскакала с мест, опять полно в проходе. Той солидной дамы, что спрашивала штурмана про кондиционер, и след простыл - готова выскочить на ходу, не дожидаясь трапа.
Как тут не удивиться! Поистине - смелее пассажиров нет людей на свете. Чувствуют себя, как в троллейбусе. Ничуть не хуже. Давно прошло то время, когда нас спрашивали: "Страшно ли летать?" Теперь, пожалуй, сами летчики могут спросить себя об этом, и то негромко, чтобы никто не услышал.
Кто поверит? Кому нужен прекрасный миф о мудрости Дедала и дерзновенной смелости Икара? Все летают, все могут... "Подумаешь, на реактивном - ничуть не страшно... Розовые облака? Не видал - враки..."
Когда в первый рейс отправится сверхзвуковой ТУ-144, пассажиры будут тут как тут! С газетой в руках, с отличным аппетитом. На скорости "два и тридцать пять сотых Маха" - это около двух с половиной тысяч километров в час - покурят в коридоре, поговорят у стойки о хоккее. А то и в очередь незадолго до посадки: чтобы первым к двери. Как в театре - еще финал в разгаре, еще неясно, что с героиней, какова мораль, - а люди к гардеробу!
Как видно, в наше время еще ценнее стало время.
От полотняных крыльевНа фотографии гигант "Антей" и внизу надпись: "...на память о том времени, когда мы думали, на чем бы подлетнуть?.. 11.XII. 67 г. Олег Антонов".
Я вижу его улыбку и сам улыбаюсь. Действительно: вот бы подлетнуть!.. Ощутить, что этот кораблище во всем тебе послушен. Он - в твоих руках! Махина в двести с лишним тонн. И вдруг - к ней обращены все те же полные задора юношеские слова, рожденные когда-то любовью к полотняным крыльям.
