Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом
— Буди благословенно.
О том, что происходило дальше, отец Харалампий рассказал так: «Вечером я начал совершать молитву, как мне сказал Старец. Начал я с молитвы своими словами, а затем, вместо того чтобы взять четки, присел и принялся за умную молитву, сердечную молитву, со вдохом и выдохом. Не успел я произнести ее и пяти раз, как вот и нож, о котором говорил Старец, — сильная боль. Я вспотел, но продолжил молитву со вдохом и выдохом. Боль продолжалась приблизительно четверть часа и затем прошла, уйдя вниз. Раскрылись мои легкие, мне захотелось вдохнуть в себя весь воздух, я дышал и не мог насытиться. Это состояние продолжалось около двух часов.
Когда эта сильная боль ушла из сердца, я сразу почувствовал мир, тишину и большую сладость. Пришло неизреченное блаженство. В таком состоянии душа как бы жаждет говорить Иисусову молитву. Это состояние, как я сказал, продолжалось около двух часов. Старец особо подчеркнул, чтобы после прекращения боли я сосредоточил ум в сердце и говорил: „Господи Иисусе Христе, помилуй мя!“ „И тогда ты почувствуешь, увидишь, что будет“ — прибавил он. И правда, у меня никогда раньше не было такой чистой молитвы. Стоило только сосредоточить ум в сердце. Кроме этого, молитва произносилась очень быстро, так что за полчаса я тянул двенадцать четок-трехсотниц. [163]
Так я продолжал молиться около двух лет. Творя сердечную молитву со вдохом и выдохом, я пережил много благодатных изменений. Одним из них было неизреченное блаженство от соединения ума с сердцем. Ум тогда вмещал в себя все вещи. Я чувствовал, что Бог сотворил все ради человека. И когда я вспомнил, что Он и Себя принес в жертву и что мы не имеем ничего своего, я не смог удержаться, упал ниц и плакал. Он отдал Себя в жертву ради нас, чтобы соединить нас с Собой. Мы же ничего хорошего своего не имеем.
В другой раз я ощутил присутствие Божие рядом с собой, хотя и не видел Его. Тогда я почувствовал нечто неописуемое: некое рачение неизреченное, некую любовь. Как мать, потерявшая свое дитя и затем нашедшая его. Ты не можешь удержаться, падаешь ниц. Если бы это продолжалось больше одной-двух минут, я бы умер. Это невозможно вынести. Я умер бы от большой любви, горящей внутри, от сладости, блаженства, от большого рачения ко Христу. Падаешь ниц и ничего иного не говоришь, кроме „спаси мя!“ Ибо умрешь, если это продлится еще немного. Продлись это три минуты — и человек отдаст Богу душу от большого рачения ко Христу, от большой любви.
Когда это отступило, около трех часов говорилась Иисусова молитва и изобильно текли сладкие слезы. Впоследствии, при воспоминании об этом благодатном состоянии, когда я почувствовал вблизи себя присутствие Божие, много раз приходили сладкие слезы и непрестанная молитва.
Когда мы жили со Старцем Иосифом, а также в первые годы после его преставления, мы совершали молитву многие часы и Бог нам давал обильную благодать, по молитвам Старца. Я совершал молитву шесть-восемь, а иногда и десять часов стоя. Порой ко мне подступала сильная усталость и я чувствовал себя плохо. Временами приходило нерадение. Тогда я говорил себе: „Ты не болен, ты накормлен, напоен. Так подвизайся теперь! Умри здесь, на молитве“. Я не отступал. И спустя какое-то время приходило такое утешение, такой мир и блаженство, что, казалось, я не касаюсь земли. И так длилось часа четыре, и эти часы были как десять минут. Бог мне давал много благодати».
* * *
Вот что еще рассказывал нам отец Харалампий: «Это было за год до преставления Старца. Однажды ночью, когда я совершал сердечную молитву со вдохом и выдохом, со мной случилось нечто удивительное. При чтении Иисусовой молитвы возникло состояние, которое я не могу описать словами. Внезапно мой ум вошел в сердце. И ум, сердце и молитва стали одним. Я не ощущал, где нахожусь. Только молитва говорилась в сердце. И я чувствовал большую сладость и неизреченное блаженство. Я не знаю, сколько времени это продолжалось. Когда я пришел в себя, я плакал и чувствовал невыразимый мир и сладость. Пошел я к Старцу.
— Старче, со мной произошло нечто.
— Что произошло?
— Когда я молился, мой ум внезапно затворился в сердце. Я не знал, есть ли иной мир, есть ли что-нибудь еще.
И я описал ему это благодатное состояние. Тогда Старец сказал мне:
— И со мной такое было. После этого я затворился в тесной келейке, в которой едва помещался, и прожил там целый год. То, что ты ощутил, что пережил, постарайся сохранить и не потерять.
Это состояние продолжалось у меня около семи месяцев. Ум на два-три часа затворялся в сердце. Затем я приходил в себя, но весь следующий день у меня была очень сильная молитва. Я так полюбил эту молитву, что не хотел разговаривать. Я не говорил праздных слов, ни с кем не разговаривал. С большим затруднением, только при крайней необходимости я что-то говорил. Таким внимательным я был в те месяцы благодаря этому состоянию.
Лишь только я просыпался, моя мысль была о том, когда наступит вечер и я опять обрету это состояние, подвизаясь в молитве. Если какой-нибудь ночью я его не обретал, я подвизался и обретал его на вторую или на третью ночь. Обычно это состояние у меня бывало раза два в неделю.
Когда я получал эту молитву на бдении, то испытывал днем такую сладость, что не обращал внимания на тяжелый дневной труд. Мне хотелось, чтобы все отдыхали, а работал только я один. Я просто летал. Силы мои, и душевные и телесные, не удваивались, а удесятерялись. Мне было все равно, чем занимаются братья. Я шел на трапезу и не видел, что едят, не слышал, что говорят. Я ел, а ум мой был занят молитвой.
Ум, сердце и слова молитвы соединяются, как это написано в „Умном делании“. [164] Я ничего не чувствовал: ни келлии, ни стен, ничего. Мир исчезал. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни даже спать. С этой молитвой я как-то два дня не ел, не пил и при этом не испытывал жажды. Молитва ликовала во мне, она не давала спать. И я говорил: „Пусть я не буду спать, пусть не буду есть, пусть не буду пить, только бы это продолжалось!“ Мне хотелось одного — чтобы эта молитва продолжалась, ибо она приносила неизреченный мир и блаженство. Идешь на трапезу — и не можешь есть, ешь кое-как. Идешь спать — но и спать не можешь. И так бывало и двадцать четыре часа, и тридцать шесть часов, и сорок восемь часов, когда я обретал эту молитву.
— Старче, — сказал я, — я от молитвы не могу спать.
— Готовься взвалить ношу на свои плечи, — ответил он мне, — как видно, скоро я уйду, и Бог подготавливает тебя, чтобы ты все вынес.
Когда Старец преставился, мне по-прежнему нередко случалось обретать молитву три, а то и шесть раз в неделю, и из-за этого я даже не мог спать. Иногда, размышляя об этой молитве, я думал о том, чтобы оставить священство и уйти, скрыться куда-нибудь, где меня никто не будет видеть. И я плакал и говорил: „Боже мой! Зачем мне священный сан? Сидел бы я где-нибудь и молился и никого бы не видел“. Так я говорил, размышляя о пещерах подвижников, размышляя об этой молитве, которая у меня была и которую я потерял затем из-за многих попечений».
