Борис Тененбаум - Великий Наполеон
Шутка старенького князя де Линя [2] – «Конгресс не двигается, потому что танцует» – приобрела значительную известность. В патриотических кругах Вены вообще получила хождение теория, согласно которой царь Александр использовал балы вместо войны, как «…еще более надежное средство разорить Австрию...» – за все фестивали и празднества платили из австрийской казны.
На голову Меттерниха сыпались обвинения в лени, неэффективности, слишком глубокой погруженности в личные дела в ущерб государственным. Его бранили не только венцы, но и съехавшиеся в Вену германские делегации. Например, 29-летний эрудит из Хессе-Касселя, Якоб Гримм, в письме к своему брату Вильгельму отзывался очень и очень неодобрительно обо всей деятельности – или, скорее, бездеятельности – дипломатов, которые «…только и делают, что пляшут на балах…».
Второе после канцлера Гарденберга лицо в делегации Пруссии, Гумбольд, человек в высшей степени серьезный, на такого рода празднества (зa редчайшими исключениями) даже и не ходил – не хотел терять времени на пустяки.
Что интересно – Меттерниха обвиняли в лени и бездействии не только люди посторонние и не больно-то разбирающиеся в ходе дел, но и близкие сотрудники, например, его секретарь, Фридрих фон Гентц. Аристократическая добавка «фон» к его фамилии была им присвоена самочинно, но его блестящие таланты сделали это совершенно неважным.
Меттерних унаследовал фон Гентца от своего предшественника, графа Стадиона, который и взял этого даровитого прусского публициста на австрийскую службу, и сотрудника ближе у него не было.
Ему были открыты все секреты его патрона, он горячо восхищался гением своего друга и начальника, но даже он проклинал теперь его паралич воли и приписывал это влиянию «…проклятой юбки…», к которой Меттерних так несчастливо привязался.
Царь тем временем, потеряв надежду на одобрение Конгрессом желаемых им изменений карты, начал действовать по наполеоновскому принципу «свершившихся фактов». По его приказу фельдмаршал Репнин начал вывод русских войск из занятых ими областей Саксонии, а на их место стали двигаться прусские войска. Причем Пруссия объявила, что делается это «…с ведома и согласия Австрии и Англии…», которые бурно негодовали и отрицали свое согласие на оккупацию.
К концу 1814 года Австрия, Англия и Франция заключили секретное соглашение, предусматривающее сопротивление захватам Пруссии и России, если понадобится, даже силой оружия.
Так пришел и прошел новый – 1815-й – год. Январь и февраль не принесли изменений. Праздники продолжались.
Между тем «Шестая Коалиция», союз четырех великих держав, победивших Наполеона, рассыпалась, и на ее руинах возникли две враждующие группировки.
В одну из них, австро-английскую, в качестве равноправного участника вошла Франция – истинный триумф дипломатии Талейрана.
Конфронтация стала настолько отчетливой, что уже начали поговаривать о войне – когда с ясного неба грянул гром.
Телеграф принес поразительную весть: Наполеон бежал с Эльбы и 1 марта 1815 года высадился на юге Франции, в бухте Жуан.
XI
Телеграф телеграфом – но весть о высадке достигла Парижа только через 4 дня. Не теряя времени, Наполеон двинулся прямо на столицу. Высылаемые против него войска немедленно переходили на его сторону. В публике царило полное смятение.
Вот заголовки материалов, помещенных один за другим на протяжении пары недель в одной и той же правительственной газете [3]:
1. «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан».
2. «Людоед идет к Грассу».
3. «Узурпатор вошел в Гренобль».
4. «Бонапарт занял Лион».
5. «Наполеон приближается к Фонтенбло».
6. «Его Императорское Величество ожидается сегодня в своем верном Париже».
Банкиры, как правило, люди менее впечатлительные, чем журналисты, но швейцарский банкир Эйнард первоначально оценивший шансы Наполеона на успех как 1000 к 1, уже через три дня пересчитал их как 10 к 1, а на десятый день, после вступления Наполеона в Лион, решил, что теперь шансы равны.
В Вену новости о высадке Бонапарта пришли 7 марта – Меттерних был разбужен своим камердинером, державшим в руках пакет дипломатической почты с надписью «Чрезвычайно срочно».
Талейран получил уведомление о событиях во Франции, еще лежа в постели. Вскоре на него свалилась и неожиданная гостья: вместе с бежавшим из Парижа королем Людовиком XVIII за границы Франции хлынул поток беглецов, спасающихся от Наполеона, и поток этот принес и герцогиню Курляндскую, мать Вильгельмины де Саган, а также и жены его племянника, Доротеи, которая стала играть в его жизни куда более важную роль, чем просто хозяйки его дипломатического салона.
Сплетни о романе 60-летнего «князя дипломатов» и его 21-летней «племянницы» ходили и раньше, однако прибытие под общий кров этой странной (но, по-видимому, счастливой) пары еще и матушки Доротеи, которая, как было общеизвестно, была в свое время любовницей Талейрана, только добавило сплетням остроты.
Даже госпожа де Саган не удержалась от злой насмешки, сказав, что «…в конце концов, главное – это удержать великого человека внутри семьи…».
В Вене дипломаты лихорадочно работали над преодолением разногласий.
В срочном порядке была сформирована новая, так называемая Седьмая Коалиция. Царь Александр выразил готовность лично возглавить союзные войска – что было вежливо отклонено. Вместо этого он вошел в Союзный Совет, в составе его самого, короля Пруссии и австрийского фельдмаршала Шварценберга.
Прибывший же в Вену герцог Веллингтон – он сменил лорда Кэльстри – войти в Совет отказался, сказав, что «…послужит союзному делу с мушкетом в руках…».
Что, конечно, не следовало понимать буквально – Веллингтон просто срочно уехал в Брюссель, принять командование над формирующейся там английской армией.
Послушать оду, посвященную ему Бетховеном, он не успел.
XII
Из всех глав дипломатических миссий, находившихся на конец марта 1815 года в Вене, наибольший удар пришелся на Талейрана. Не только кредитная линия его посольства оказалась перекрытой, но и на его личное имущество был наложен секвестр. Французская миссия оказалась на грани банкротства, с кучей неоплаченных счетов.
Иссякли не только деньги, но и информация – по понятным причинам французское министерство иностранных дел перестало ставить представителя свергнутого правительства Бурбонов в курс дела – Талейран мог теперь получать только обрывки сведений, взятых чуть ли не из газет.
