Милош Кратохвил - Ян Гус
Так же как и его предшественники-реформаторы Гус прежде всего сосредоточил свое внимание на критике церкви. И понятно почему. Во-первых, он сам был служителем ее, во-вторых, и это главное, церковь претендовала быть верховным руководителем всего христианства и вести его по пути справедливости к спасению. А кто может сотворить большее зло: ведомый ученик или ведущий учитель? Конечно, учитель, который направляет мысли и суждения вверенной ему паствы. На учителе, то есть на церкви, лежит поэтому наибольшая ответственность. Она сама прежде всего должна быть совершенна, коль скоро призывает остальных слушаться ее слова, она должна служить образцом, коль скоро провозгласила себя пастырем вверенных ей стад. Разве церковь не требует от них безграничного послушания и признания своего авторитета? И наоборот, верующие имеют бесспорное право требовать от церкви, чтобы она была им светлым примером, самым совершенным в пределах человеческих возможностей.
В действительности же церковь в ту эпоху больше чем когда бы то ни было заразилась мирской суетой, совсем отвернулась от своего духовного послания и заботилась лишь о приобретении возможно больших земных владений и денег. Как же могла она внушать своей пастве добродетель и справедливость, кто же мог верить ей, видя в ее практике прямую противоположность ее учению?
Никто не мог бы убедить Гуса, что он идет против церкви, служителем которой он был. Наоборот, он всегда был глубоко уверен, что служит ей наилучшим образом, вскрывая ее пороки и взывая к исправлению.
Он всегда, до самого конца, считал себя праведным и честным сыном церкви, даже когда его противники пытались доказать ему обратное. В действительности же он был опаснейшим врагом церкви, потому что критика его подрывала самую основу церковной системы.
Гус не мог даже осознать всего значения своих выступлений. Разоблачая гнилость церковных порядков, несоответствие между учением церкви и ее делами, указывая, насколько изжили себя внутренняя организация и деятельность церкви, Гус восставал одновременно и против важнейшего и сильнейшего представителя феодального общества, а тем самым обрушивался на основы феодального строя вообще. Гус не избежал того, что его критика церкви переросла уже рамки клира и затронула светскую часть феодального общества; он не мог не критиковать короля, дворянство, бюргерство, и если сам Гус рассматривал свою деятельность прежде всего как миссию священника-реформатора, то его слушатели, хотя бы и подсознательно, чувствовали за его словами критику всего общества, его устройства и законности его порядков. Люди стали особенно чуткими к этому, ибо в ежедневном соприкосновении с высшими властями, как духовными, так и светскими, претерпевали множество страданий и несправедливостей.
Что это было именно так, доказал дальнейший ход исторического развития, приведший от Вифлеемской часовни на поля гуситских битв.
До трех тысяч слушателей собиралось в Вифлеемской часовне — «почти вся община Праги».
И пламенный проповедник увлекал эти тысячные толпы словами, понятными всем, ибо Гус прибегал в своих проповедях к понятиям, знакомым каждому из жизни.
Ведь не мало людей на собственном опыте испытали, как «священники заставляют народ платить за крещение, за исповедь, за погребение, за причастие, за святой елей, за венчание, за тридцать месс, за введение. Но что означают такие поступки священников?.. То, что они… продают святые таинства, которые, по завету Божию, обязаны раздавать верующим! Продают как купцы, которые сами платили за товар, а потому и отдать его могут только за деньги. Священники же ничего не платили за таинства и право их свершения», — а потому Гус призывал: «Даром взяли, даром и отдайте!» Те, кто не согласен с этим, поистине торговцы божественной благодатью, сторонники симонии [19], они обменивают духовные ценности на материальные, на деньги и, обогащаясь против воли божьей, копят земное добро.
Симонию Гус считал величайшим злоупотреблением, потому что в ней проявлялся основной порок церкви. Гус полностью признает право священников на приличное вознаграждение, которое удовлетворяло бы их первейшие жизненные потребности; священники должны взимать умеренную плату с богачей и даром служить бедным. «Разве может священник, — спрашивает Гус, — съесть за один раз больше, чем мирянин? Или он надевает на себя больше одежд, чем другие?»
Вместе с тем он заранее опровергает любые аргументы, с помощью которых церковь пыталась оправдать свое торгашество.
«Быть может, скажут еще: папе нужно много денег, дабы принудить к послушанию непослушных и упрямых; поэтому он должен добывать деньги, как может, и нет у него более удобного способа, чем взимать дань и продавать отпущение грехов… Ведь Спаситель поражал непослушных единым словом!»
«Священники оправдываются, конечно, тем, что берут деньги за физический труд, затраченный во время обряда, а не за самый обряд; если бы это была правда, — насмешливо говорит Гус, — то как долго пришлось бы трудиться епископу на крестьянском поле, прежде чем он заработал бы столько же, сколько получает за один взмах руки, когда освящает алтарь!»
«Во времена апостолов все, потребное для телесных нужд, было общим для всех, ныне же священники и монахи считают: кружечка, кошелек, грош, монета и мошна — это все личная собственность. Христос сказал: «Кто не отречется от всего, чем владеет, не может быть учеником моим». Церковь же не только не отрекается от собственности и власти, но, наоборот, сосредоточивает все свои усилия на том, чтобы по возможности приумножить их. «Те же, кто хотят разбогатеть, впадают во искушение и сети дьявола».
Так Гус убедительно и ясно не только перечисляет и критикует пороки церкви, но и вскрывает их причину: «Конечно, корень всего зла есть любовь к деньгам!»
Церковные пастыри, вместо того чтобы стеречь свои стада, «стригут шерсть» с христианских овечек.
Сосредоточив все свои интересы на земном добре, на доходах, церковь начала пренебрегать опекой душ «малых сих», отсюда пошло и обдирание верующих, и драка за доходные места, и подкупы и взятки в духовных учреждениях. Это повлекло за собой распространение безнравственности среди церковников. «Отсюда прелесть блудниц, шутовская одежда, королевская роскошь, золото на шпорах и уздечках, сияющих ярче алтаря, отсюда столы, ломящиеся от яств, кутежи и пьянство, отсюда гитара, лира и флейта, отсюда изобилие винограда в давильнях и полные кладовые, отсюда бочки сала и тугие кошельки. Вот ради чего хотят они быть и делаются настоятелями церквей, деканами, архидьяконами, епископами и архиепископами. Поелику же множится добро духовных лиц, множится и число дьяконов со священниками. Ибо ежели бы жили священники, как раньше святые жили, мало их было бы!» Раньше священники добросовестно вопрошали себя, достойны ли они предложенного звания, «святые бежали от епископства, как святой Григорий, а св. Марк-евангелист отрубил себе палец, лишь бы не сделаться епископом. О, как мало теперь тех, кто укрывается от епископства и пальцы отсекает, дабы избежать этого», — иронически заканчивает Гус. Плохих священников он сравнивает с воронами, которые радуются смерти тех, кто стоит на их пути к получению более выгодного места, радуются и смерти своих овечек, так как получают деньги по завещанию, плату за похороны и заупокойные обедни. «Зачем же огорчаться папе смертью пражского архиепископа, если эта смерть приносит много золотых?» И с язвительной насмешкой вспоминает Гус слышанную им проповедь одного священника о трех чертях, которые вышли в мир: «Один злой, сердца запирал, другой, еще хуже, запирал уста, предназначенные для молитвы, третий же, самый худший, кошельки запирал, — ха-ха, дети мои, этот хуже всех! А потому, милые дети, не давайте этому худшему дьяволу запирать ваши кошельки, а приступайте к таинству, держа их открытыми!»
