Ги Бретон - Женщины времен июльской монархии
Орфила и Овити, скинув сюртуки, со всем тщанием ощупали сиятельный живот, покачали головами, вновь ~ облачились в свои сюртуки и вернулись в Париж.
— Ну что? — спросил их Сульт. Ответ оказался гораздо менее категоричным, чем ожидал маршал:
— Живот показался нам несколько увеличенным по сравнению с обычным состоянием.
— Так она беременна?
Орфила сделал неопределенный жест:
— У нее как будто есть симптомы этого.
— Очень хорошо, — сказал Сульт, — значит, она нуждается в постоянном наблюдении. Я назначу в Бле человека энергичного и проницательного…
Спустя неделю, 31 января, полковника Шуссери сменил маршал Бюжо.
— Прямо в день своего приезда он отправился в цитадель, чтобы взглянуть на молодую женщину опытным взором военного и послать Сульту донесение о своих собственных впечатлениях.
«Было бы затруднительно, — писал он глубокомысленно, — объяснить при ее хорошем здоровье вздутие живота водянкой или засорением кишечника и желудка».
Заметим, что к этому времени герцогиня была уже на пятом месяце беременности…
Вскоре на голову Бюжо свалилась еще одна проблема. Несмотря на все более заметное округление живота, Мари-Каролин не проявляла ни малейшего беспокойства по поводу скандала, который неизбежно должен был разразиться в связи с этим.
11 февраля маршал написал Сульту:
«Мадам герцогиня очень весела и с удовольствием играет со своими попугайчиками и маленькой собачкой Бевис. И у нас в сознании не укладывается, как это возможно в том состоянии, которое производит впечатление беременности большого срока. Если то, что мы предполагаем, верно, ей необходимо найти какой-то способ защитить свою честь. И таким способом может быть только замужество, подлинное или фиктивное».
Доблестный вояка как в воду глядел. Мари-Каролин нисколько не беспокоило ее состояние. Как писала графиня де Буань, «это была далеко не первая ее подпольная беременность. Она полагала, что в этом отношении принцессы стоят вне норм общественной морали, и ни в коей мере не считала, что данный инцидент должен серьезно отразиться на ее политическом существовании». К тому же в последние дни верные друзья подыскали ей «мужа», который соглашался взвалить на себя это странным образом приобретенное бремя отцовства…
22 февраля Бюжо, который боялся, как бы его не постигла участь Шуссери, упросил Мари-Каролин сказать ему правду.
— Правительство будет вам очень признательно за искренность, мадам. Вы ждете ребенка?
Герцогиня подумала, что признание может принести ей свободу. Она разрыдалась, бросилась в объятия маршала и призналась ему, что тайно обвенчана и что она на шестом месяце беременности.
Бюжо с облегчением вздохнул.
— Мне необходимо ваше письменное заявление, — сказал он.
Мари-Каролин взяла лист бумаги и написала:
«Ввиду того, что меня торопят обстоятельства и в силу правительственных предписаний, а также имея серьезные причины для сохранения своего брака в тайне, считаю своим долгом признаться как себе, так и моим детям в том, что тайно вышла замуж во время моего пребывания в Италии.
Мари-Каролин».
Эта записка была немедленно отправлена Сульту, а тот опубликовал ее текст в газете «Монитор» за 26 февраля.
Узнав, что герцогиня Беррийская, этот «незапятнанный ангел реставрации Бурбонов», «вандейская Мария Стюарт», находясь в заточении, ждет ребенка, легитимисты были точно громом поражены. Большинство утверждало, что это гнусная выдумка правительства с целью дискредитировать «регентшу».
Орлеанисты же задавали себе только один вопрос: кто отец будущего ребенка?
Не Гибург ли? А может быть, Розамбо, который был в числе ближайших друзей во время изгнания и вандейской эпопеи? Шарет? Бурмон? Или даже Дейц, как это полагал Бюжо? Назывались самые невероятные имена.
Наконец 10 февраля герцогиня родила малышку, которую назвали Анн-Мари-Розали. Доктор Дене немедленно взял слово:
«Я только что принял роды у мадам герцогини Беррийской, являющейся женой в законном браке графа Гектора Люкези-Палли, князя де Кампо-Франко, офицера, служащего при короле Обеих Сицилий, проживающего в Палермо».
Когда имя отца было опубликовано, вся орлеанистская Франция разразилась хохотом:
— Ну и муженька нашла себе герцогиня! — говорили все. — Более грубого фарса и вообразить нельзя! Когда же это они поженились? И каким образом этот итальянец мог встретить Мари-Каролин в августе 1832 года, если она в то время скрывалась в нантской мансарде?
Легитимисты, вынужденные смириться с фактами, возражали:
— Что ж, пусть она родила, но ее муж хорошо известен и принадлежит к знатной фамилии. Семейство Кампо-Франко ведет свое начало от одного из двенадцати нормандских баронов, которые вместе с Танкредом завоевали Сицилию на обратном пути из Святой земли. Герцогиня заключила тайный брак с графом Гектором в 1831 году, и так же тайно он приезжал из Голландии в Нант, чтобы повидаться с ней. Все это выглядело совершенно невероятно. На деле никто ничего точно не знал. И вся Франция задавалась одним вопросом: кто же все-таки отец маленькой Анн-Мари-Розали?..
Для легитимистов, разумеется, отцом мог быть только Люкези-Палли. Тем не менее, признание Мари-Каролин привело их в некоторое замешательство. Они боялись, как бы орлеанисты не узнали от жителей Гааги, что в августе 1832 года граф ни на один день не покидал Голландию…
И потому они решили дать другое объяснение встрече двух «супругов»:
— Под впечатлением эмоций, вызванных материнством, — заявили они, — принцесса перепутала события, и мы поняли так, что ее муж приезжал в Нант. В действительности все было иначе. Это она, переодевшись в вандейскую крестьянку, приезжала в августе в Голландию. Вполне естественно, ее путешествие держалось в большой тайне, и никто в Гааге не знал об этом. Впрочем, она пробыла там с графом Люкези всего несколько дней и так же негласно вернулась в свою мансарду.
Сразу оговоримся, что сегодня это объяснение отвергается всеми историками. Послушаем, что говорит Марк-Андре Фабр:
«Легитимистам хотелось, чтобы Анн-Мари-Розали была ребенком, зачатым в Голландии, куда Мари-Каролин, покинув на несколько дней свое убежище, ездила, переодевшись в крестьянское платье, чтобы повидаться с графом Люкези-Палли, а затем вернулась к своим нантским друзьям. В подтверждение этой смелой версии они произвели на свет два письма, якобы обнаруженных виконтом де Резе под „грудой старых бумаг“ после смерти герцогини. Одно из них от графа Люкези. Он пишет: „Ваш стремительный приезд, подвергший вас стольким опасностям, был еще одним поводом для моего волнения, хотя ему же я обязан счастьем снова увидеть вас“. Другое от герцогини. Оно заканчивается следующими словами: „Последствия моего поспешного приезда вынуждают меня вскоре открыть наш союз“.
