Владимир Белецкий-Железняк - Три рассказа из архива на Лубянке
— Да… пожалуй, так, — с ласковой улыбкой сказал Васильчиков и пожал руку полковника.
А вечером Васильчиков, выполняя последнюю традицию корпуса, шел впереди шести корнетов и десяти тоняг (все кадеты были в кальсонах и мундирах) и нес в руках подушку, на которой покоился мундир и погоны. Два пистолета шли с боков и держали свечи. Корнеты пели наспех сочиненную песенку на мотив «Звериады» (любимой кадетами песни, к которой каждое поколение корпуса приписывало свои куплеты):
Прощайте, наши вы мундиры,
Погоны белого сукна,
Мы не лихие командиры,
Мы просто сволочь-господа.
А тоняги подхватывали:
Прощайте, все четыре роты.
Прощай, наш старый дортуар.
Мы стали с вами идиоты,
Нам недоступен сердца жар.
Хором неслось:
Уж не нальет кадет кадету
В стаканчик белого вина…
Вино! Вино! Вино! Вино!..
Пить нам его не суждено.
При входе процессии в дортуар все воспитанники вставали со своих мест и стояли смирно, «во фронт».
У каждой двери дожидались «стремщики» — ребята, на обязанности которых лежало предупредить процессию, если появится начальство.
Но корпусные педагоги, хотя и слышали шум в дортуарах, к кадетам не выходили. Воспитанники их уже не интересовали.
Обойдя весь корпус, процессия вошла в актовый зал, и при свете двух свечей, в присутствии штаба корнетов, тоняг, Васильчиков поднял двумя руками высоко над головой подушку с мундиром и погонами и произнес:
— Как я капитан корпуса, то объявляю всем воспитанникам, что с настоящей минуты мы уже не кадеты… и каждый имеет право поступать как хочет!.. — Он подбросил вверх подушку и, когда та упала, закричал: — Конец… Расходитесь, ребята… Довольно… наерундили! Теперь я не капитан, я могу это сказать!
И тогда к нему подскочили Майер и Петровский.
Майер порывался ударить Васильчикова в лицо, а Петровский хватал Майера за руку и просил:
— Ну, брось его… Брось его… ведь он все-таки наш капитан…
— Плевать на него! — отбивался Майер. — Он не капитан, а мерзавец, я ему в мордочку заеду!
— А ну, — сказал Васильчиков и, оттолкнув Майера, спокойно, своей походкой властителя корпуса пошел в дортуар. За ним густой толпой двинулись все ребята, и были они смешны в своих белых подштанниках и мундирах. Они шли печально, и их лица были серьезны. Корпуса не существовало уже по-настоящему…
Через несколько дней после «похорон мундира» воспитанники корпуса разбрелись в разные стороны.
Кадеты младших классов перешли в школы второй ступени, организованные Наркомпросом вместо старых учебных заведений (гимназий, корпусов, институтов, реальных училищ), кадеты старших классов в меньшинстве остались в корпусе и стали курсантами, а большинство разными путями пробирались в Ростов-на-Дону, в Новочеркасск, в школы прапорщиков, в добровольческие отряды Белой армии.
Среди оставшихся в военном училище был и капитан корпуса Васильчиков. Он похудел, побледнел, его глаза приобрели какое-то серьезное выражение, полное решимости.
Комиссаром училища являлся моряк-балтиец Сидор Горелов, тот самый, который впервые объявил воспитанникам о закрытии корпуса. Это был спокойный, уравновешенный тридцатипятилетний человек, немного грубоватый, уснащавший свою речь морскими словечками.
Из числа курсантов-кадетов он выделял Васильчикова и зачастую после занятий беседовал с ним в своей небольшой комнате, в которой до него жил каптенармус.
Он сажал Васильчикова в кресло, сам садился на стул, наливал по кружке горячего чая «фруктовый настой», доставал из жестяной коробки из-под печенья «Абрикосов и сыновья» сахар и говорил:
— Давай, браток, потолкуем…
— О чем, товарищ комиссар? — официально спрашивал Васильчиков.
— Да вот, — говорил комиссар, — ты парень ученый, из семьи интеллигентов, значит, ты мне и растолкуй, почему это теперь на земле нет мамонтов. А?
И когда Васильчиков довольно путанно рассуждал о вымирании пород, об археологических раскопках, комиссар сожалеюще качал головой:
— Эх, Васильчиков, хоть ты и отставной капитан корпуса, а здесь, браток, ни моржа не знаешь… И чему, спрашивается, учили вас? — Он вытаскивал из походного матросского сундучка растрепанную книгу: Ч. Дарвин. «Происхождение видов», похлопывал по ней сильной рукой и говорил: — Вот умная книга… героическая книга… тут все дословно сказано… — и добавлял мрачно: — А и трудная она… как талмуд…
— Почему талмуд? — спрашивал Васильчиков.
— Мне один еврейчик — фершал с «Победителя» — рассказывал… Очень, говорит, трудная книга талмуд… не всякий ученый еврей ее одолеет. — Потом, удивляясь, комиссар, заканчивал: — Я об этой книге Дарвина слышал от самого товарища Раскольникова, читай, говорит, книга — совершенство и против дурмана… да…
Затем комиссар переходил на простые темы: о матросской жизни, о войне, о немцах и белогвардейцах. Он говорил:
— Ты, Васильчиков, мне симпатичен… ты парень не моржовый и должен понимать: чтобы для всего трудящегося люда жизнь сделать повеселей, надо перво-наперво отнять у паразитов землю, фабрики… таково правильное учение товарища Ленина… а вы нам, которые из прежнего класса честные, должны помочь… Ты не смотри на других — баричей, что у Каледина на Дону… так те сволочи… а ты смотри на Ленина… и тогда поймешь… тебе восемнадцать годов. Это ж еще для развития правильных мыслей — кот наплакал. Да! Вот возьми, к примеру, ротного нашего Кинеля… Старик в политике — как баба в крейсере разбирается, а работает у нас… и неплохо… и ребята его уважают… да…
После таких бесед Васильчиков чувствовал себя успокоенным, и то, что он курсант, не казалось ему ужасным, а наоборот, появлялась у него какая-то уверенность в нужности того, что он делает.
И когда через шесть месяцев был объявлен набор добровольцев из курсантов на Южный фронт, он вызвался идти против белогвардейцев.
Тепло попрощавшись с комиссаром и Кинелем, он сел в теплушку, и через семь дней особая рота курсантов влилась в 11-ю стрелковую бригаду…
Дни стояли теплые, августовские. Такие дни особенно хороши. Осень еще только начинает набрасывать свое пурпурное покрывало на степь, и кулики потревоженно кричат по утрам. Грудь полно вбирает свежий воздух, насыщенный медовыми росами утра.
В одно такое утро Васильчиков вместе с двумя курсантами шел на разведку.
Белые части полковника Ростовцева заняли хутор Веселый. Командование бригадой имело задание от штаба дивизии напасть на хутор и выбить из него неприятеля.
