Г. Штоль - Шлиман. "Мечта о Трое"
В Пирей прибыл целый корабль с молодыми саженцами эвкалипта. Шлиман разъезжает в коляске по Афинам, уговаривая принять в подарок и посадить его деревья.
Софья — она несколько дней как вернулась домой — ждет с обедом. Чтобы не раздражать хозяина подачей одних блюд и уборкой других — все они подаются одновременно.
— Сегодня очередь говорить на каком языке? — садясь за стол, спрашивает Шлиман.
— На английском. Но не лучше ли нам говорить по-французски? — предлагает Андромаха.
— Если очередь за английским, то мы, разумеется, будем говорить по-английски. Ты небось боишься, что придется вносить слишком большой штраф? — подтрунивает над дочерью Шлиман.
За каждое неправильно употребленное слово платится штраф в десять лепт. Копилка стоит посреди стола: дети и даже Софья обязаны так же аккуратно платить свои долги, как когда-то он, будучи купцом, оплачивал счета. Раз в год устраивается праздник, которого нет в греческом календаре: копилка разбивается, а содержимое делится между детьми.
После обеда все расходятся по своим комнатам. Дети сидят тихо-претихо, дабы — упаси бог! — не помешать отцу. Все в доме из робости делают вид, будто после обеда глава семьи работает, как и прежде. Даже самому себе Шли май не признается, что вот уже несколько лет, как у него вошло в обычай полчасика подремать над бумагами.
Потом приходят посетители, желающие познакомиться с одной из достопримечательностей Афин, часто — просто знакомые, в их числе и Дёрпфельд. Он всегда самый желанный гость, хотя нет-нет да и находит ошибки в книге, которую хозяин почти успел забыть. С педантичной обстоятельностью немецкого школьного учителя Дёрпфельд устанавливает, что знаменитый «ключ» из клада Приама — вовсе не ключ, а резец, что «щит» — круглое блюдо, что расплющенный «шлем» — медный сосуд, что наконечники копий — это клинки кинжалов и что у серебряной вазы была не одна ручка, а две, причем не припаянные, а приклепанные.
— Еще один вопрос, господин Шлиман, — говорит Дёрпфельд, собираясь внести новую поправку. — Вы помните обитые медью деревянные ящички в микенских гробницах, не так ли?
— Вы имеете в виду подголовники?
— Н-да, так вы тогда считали. Вы хорошо помните, где и как лежали они в гробнице?
— Конечно! — И Шлиман быстро набрасывает карандашом тогдашнее состояние могилы.
Дёрпфельд удовлетворенно кивает: эти данные имеют решающее значение для подтверждения правильности его теории. Много лет странные ящички, определенные с грехом пополам как подголовники, не давали ему покоя даже во сне. Теперь он, наконец, знает, что это такое, и может без труда убедить и Шлимана: это концы брусьев бревенчатого наката, который был сооружен над богато убранными телами царей. Для лучшей сохранности или для украшения концы брусьев были обиты медью. Они сохранились даже тогда, когда сами брусья давно прогнили и рухнули вместе с каменными плитами потолка в гробницу.
— Хорошо, что нас свела судьба, — сердечно говорит Шлиман, когда гость откланивается.
Уже шесть часов, значит, пора покончить с делами и полностью посвятить себя детям. Если позволяет погода, они играют в саду и ухаживают за кустами и плодовыми деревьями. Или же идут на плоскую крышу дома, куда в самые жаркие недели выносят и кровати. Над последней ступенью красуется надпись, выполненная золотой мозаикой: «Прекрасно любоваться морем, находясь на твердой земле». Это придумано специально для Софьи, которая очень боится моря и предпочитает смотреть на него отсюда, сверху: на Фалер и Пирей, Саламин и Эгину и на далекий, тонущий в дымке горизонт.
Здесь можно посидеть, поужинать и поболтать, пока не наступит время идти ко сну. В десять часов в доме не видно уже ни одного огонька.
Глава третья. Меланфий, козий пастух
Путников он увидал, неприлично и страшно ругаться
Начал и тем глубоко возмутил Одиссеево сердце...
«Одиссея». XVII. 215
Когда Одиссей возвратился на родину преображенный, чтобы его никто не узнал, своей покровительницей Афиной Палладой в безобразного старца, его приветливо принял Евмей, свинопас. Он остался верен и по-прежнему любил своего далекого, а может быть, давно уже погибшего господина. От своих закутов под скалой он, по приказанию Телемаха, провожал нищего странника в город, ко дворцу Одиссея, где тот должен был, как повелела Афина, просить у женихов милостыню, чтобы выведать их помыслы.
Подходя к городу по неровной каменистой дороге, они приблизились к искусно построенному колодцу среди рощи любящих влагу тополей и алтарю нимф. Тут их нагнал Долиев сын Меланфий, который некогда пас у Одиссея коз, а теперь стал на сторону женихов.
Путников он увидал, неприлично и страшно ругаться
Начал и тем глубоко возмутил Одиссеево сердце:
«Вот хороши! Негодяй, я вижу, ведет негодяя!
Бог, известно, всегда подобного сводит с подобным!..»
Так безумец сказал и, мимо идя Одиссея,
Пятой ударил в бедро. Но его не столкнул он с тропинки.
Тот невредимым остался.
У Одиссея — Шлимана тоже есть свой Меланфий, по имени Беттихер, прусский капитан артиллерии в отставке. Он уже много лет, точнее с 1883 года, преследует его, точно призрак. Беттихер никогда не видел ни Трои, ни других раскопок Шлимана, но читал его книги и по ним, сидя за письменным столом, составил представление о Трое, которое ничего общего не имело со шлимановским, кроме разве только названия.
«Троя Шлимана — древний некрополь и крематорий»— называется его первый пасквиль. Затем появляются еще пять статей. Несколько филологов-завистников с готовностью предоставляют ему страницы своих журналов. И даже такой человек, как Соломон Рейнак, попадает впросак, и на Парижском конгрессе археологов выступает поборником взглядов Беттихера. Странная теория господина отставного капитана сводится к следующему: так называемая Гиссарлыкская крепость вовсе не древний Илион, а лишь огромный крематорий наподобие ассирийских и вавилонских. Слои образовались не от поселений, а в результате продолжавшегося тысячелетиями сжигания трупов. Так называемый дворец Приама и все другие дома — это здания, где сжигались трупы или хранились кости, как это подтверждают тысячи черепов и скелетов. Для хранения праха сожженных служили также урны с изображением человеческого липа, урны, названные Шлиманом «совиными», — они изготовлялись по образцу египетских каноп и имели то же назначение. «Большие стены» — это террасы, а так называемые ворота — проходы. Город же Троя лежал на берегах Скамандра, а ее крепость, вероятно, на холме у Геллеспонта.
