Скрябин - Федякин Сергей Романович
Начало «Прометея» можно услышать как голос безликого и беспредельного «Предвечного», Духа Вселенной. Знаменитый «Прометеев аккорд» может быть воспринят как духовная основа мироздания, которая проявится в отдельных «конечных» сознаниях. За звуковой, «проявленной» материей скрябинского сочинения можно даже услышать мировую Немоту, — так же в индийских учениях и в теософии за миром видимым, за покровом «Майи», находится бытие «не-проявленное».
Само строение «Прометея» может напомнить учения, ценимые Скрябиным. Дух проникает в материю, она «проявляется», все более и более наливаясь плотью, дробясь, порождая внутри себя столкновения различных своих «частей». Дойдя до предела «плотскости», мир — через человеческий разум — устремляется в обратном порядке, от материального, грубого — ко все более тонкому, пока земное бытие не перейдет опять в духовное состояние.
Вряд ли Скрябин был готов следовать учению Блаватской во всем. В «Тайной доктрине» говорилось о смене человеческих рас[133]. И нынешняя, пятая, еще далеко отстояла во времени от последней, седьмой, наиболее «просветленной». Скрябину так хотелось приблизить «времена и сроки», что он готов «ускорить» своим творчеством мировые события, ускорить настолько, что и нынешняя раса способна будет подойти к заключительной «Мистерии». И все же авторитет Блаватской был для него незыблем. Совпадений в «Тайной доктрине» и в строении «Прометея» много. Вплоть до совершенной формы круга или шара, за образом которого можно прочитать идею «цикличности» Вселенной, идею бесконечных перевоплощений, переселения душ. Можно заодно прочитать и «круговые лады» Скрябина (как их называли некоторые музыковеды), и даже число «пи», первые пять цифр которого — 3,1415 — вычитывали в нотах «прометеевского аккорда». Даже число тактов — 606, то есть ноль между двумя шестерками, можно прочитать как символ круга, где ноль играет роль центра. Впрочем, символика «Прометея», и числовая, и тематическая, столь сложна, что с неизбежностью рождает на свет новые и новые толкования.
Если «теософское» прочтение «Прометея» довести до логического конца, то при желании можно предположить: после просиявшего последнего аккорда «Прометея» очередная «Манвантара», то есть период живого проявления Вселенной, сменится «Пралайей» — временем ее «отдыха». Или иначе: «Поэма огня» прозвучит, наступит пауза, чтобы в свое время этот звуковой мир начал рождаться снова.
И все же «индо-теософское» слышание произведения ведет к невольному его упрощению. Тем более что и названо сочинение было все-таки не «Агни», а «Прометей», то есть в согласии с европейской, а не индийской культурой. Да и «теософское» прочтение этого сочинения могло идти совсем не «по-блаватски».
В 1911 году (какие невероятные мировые энергии «выплеснулись» в земную жизнь в одно и то же время!) в Санкт-Петербурге выйдет еще одна примечательная книга. Она подобна «мостику» между «Тайной доктриной» и «Воображаемой логикой» Васильева. При этом идеи, в ней прозвучавшие, устремлены куда-то в сторону «Мнимостей в геометрии», которым будет суждено появиться на свет в 1922-м. Это «Tertium organum» Петра Демьяновича Успенского. Своеобразный «мистико-математический» труд, который о «не-проявленном» бытии сумел рассказать с геометрической ясностью.
Математика для Успенского — мысленный «телескоп» в «мир возможностей», столь же реальный, как и мир действительный. В основе всех мысленных опытов автора трактата «Tertium organum» лежит идея, что время — есть четвертое измерение нашего мира. Идея не нова. Но Успенский сумел вдохнуть в нее целое мировоззрение.
Улитка не знает наших пространственных измерений. Ее пространство — линия, по которой она ползет. Все, что встречается на пути такого существа «со стороны» — ему не подвластно. Это и есть для улитки время. Животные (лошадь, кошка, собака) видят поверхности, в сущности — двумерный мир. Кошка в одном из «мысленных опытов» Успенского обходит куб. И облик этого геометрического тела меняется: на нее смотрит то грань, то ребро. Неподвижный куб для кошки — существо, которое движется. Человек видит это тело в пространстве, кошка — еще и во времени. Сам человек привык жить в мире трех измерений. Но то время, которое он переживает, наблюдая за какими-то движениями, не есть ли это четвертое измерение пространства, которое пока человеку неподвластно? Успенский не сомневается: «Мы воспринимаем как ощущения и проектируем во внешний мир как явления неподвижные углы и кривые четвертого измерения». А что, если, расширив свое восприятие пространства, человек сумеет «обуздать» время?
Современная логика, через которую мы познаем мир, да и сам человеческий язык связаны с трехмерностью пространства. В четырехмерном мире этим орудием пользоваться уже невозможно. Ведь испытание «расширенным» пространством должно принести — если вспомнить выражение Скрябина о своих гармонических преобразованиях — совершенно «новые ощущения».
«Человек на этой ступени должен испытывать то же самое, что испытывает животное, становясь человеком. На мгновение заглянув в новый мир, оно жизнью опять притягивается обратно. Мир, который оно только на мгновение увидало, кажется сном, мечтой, созданием воображения — но прежний старый мир тоже уже не тот, в нем уже тесно, в нем уже нет места. Оно уже не может жить прежней жизнью, дикой и свободной жизнью зверя. Оно уже знает что-то, слышит какие-то голоса. И в то же время тело держит его. И оно не знает, куда и как оно может уйти от него или от себя.
Человек на границе нового Мира переживает буквально это самое. Он слышал звуки небес, и скучные песни земли больше не задевают, не волнуют его; а если задевают и волнуют, то говорят о небесных звуках, о недостижимом, о неизвестном, о том, что только смутно ощущается, а не может быть названо».
Автор трактата пишет эти слова, будто создает свое толкование мифа о Фамире-кифареде. И они многое могут прояснить в жизни и творчестве Скрябина. И его «томление» в преддверии открытия нового мира, и его «полеты» в этот мир.
Успенский формулирует «законы» логики четырехмерного пространства, которые звучат очень близко к выкладкам Васильева: «А есть и А, и не А» или «Всякая вещь есть Всё». Но он и не пытается что-либо здесь «разрабатывать» и углублять, поскольку логический язык в мире четырех измерений, по его мнению, весьма условен: «В действительности идеи высшей логики в понятиях невыразимы». Человек, переступивший границу четвертого измерения, чувствует то, что в трехмерном мире казалось абсурдом: величина может быть неравна самой себе, часть может быть равна целому или больше его и т. д. Сознание словно переходит в мир бесконечностей, «текучих величин». И здесь человеку по-настоящему помогает не логика, не язык понятий, но интуиция и озарение. Где нет «я» и «не-я», где нет «жизни» и «смерти», нет «разделенности», присущей трехмерному миру, там всё — живое, всё едино, там «всё во всём». Тот мир — «Большое Нечто, обладающее сознанием самого себя», а мы — «лучи этого сознания». Только в трехмерном пространстве мы своей причастности «Большому Нечто» не сознаем. А в пространстве четырех измерений это становится очевидностью. «Тот мир и наш мир не есть два разных мира. — Мир один. — То, что мы называем нашим миром, есть только наше неправильное представление о мире». Этим выводом венчает свои «онтологические» рассуждения П. Д. Успенский. И, развивая уже моральную сторону своих рассуждений, приходит к идее «новой расы», новых сверхлюдей, которые — будь то основатели религий, или пророки, или великие поэты, музыканты, художники — уже давно существуют в человечестве. Они-то и призваны повести всех в новый, «расширенный» мир.
«Прометей» Скрябина может быть «прочитан» и в этом ключе. Гармония «Прометея» — это и есть исчезновение «противоположностей». Все произведение — это ощущения на границе мира четырех измерений. Заключительный аккорд — ослепительный выход в этот мир, где «времени не будет». И сама «Поэма огня» походит не столько на сочинение, сколько на прозрение. Впрочем, не бесконечное ли количество толкований может породить это детище Скрябина?..
