Евгений Доллман - Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Стало еще горше, когда мы прервались на традиционное чаепитие, которое превратилось в пытку. Откуда ни возьмись появился Витторио, сын Муссолини, жирный и глуповатый, который не любил совещания столь же сильно, сколько он любил свой желудок. Мы собрались вокруг большого чайного стола в одном из домиков, не поврежденных взрывом. Я занимал свое обычное место между двумя диктаторами, а высокопоставленные итальянские и немецкие гости расположились вокруг. Стол был накрыт с исключительной аккуратностью и обслуживался все теми же голубоглазыми мальчиками в белых мундирах. Но если бы не разговоры присутствовавших здесь немцев, сторонний наблюдатель никогда бы не догадался, что только благодаря вмешательству свыше это чаепитие вообще состоялось. Как водится, говорили все, и в первую очередь Геринг, Дёниц, Риббентроп и Кейтель. Неожиданно они нашли объяснение, почему победа не давалась им в руки: причиной всему был заговор генералов. Разговор вновь и вновь возвращался к генералам, и Геринг с видом абсолютно неподкупного человека, который так хорошо сочетался с его безукоризненно белым мундиром, с серьезнейшим видом заявил, что эти же самые подлые генералы тайно отводят с линии фронта лучшие боевые части.
Намечались крупные перемены. Дёниц подтвердил это от имени своих голубых кителей, Риббентроп – от имени своих дипломатов, которые попали под резкую критику Геринга, даже в этой мрачной обстановке, а Мартин Борман, «серый кардинал», – от имени партии. Сбросив всю ответственность за поражения на плечи генералов, они принялись громко заявлять о своей вере в окончательную победу. Во время этой демонстрации верности я оглядел сидевших за столом. Муссолини и Анфузо обменивались довольными взглядами, а Грациани понапрасну пытался произвести впечатление на Кейтеля рассказом о неудавшемся покушении на него в Аддис-Абебе. Витторио Муссолини расправлялся с третьим куском торта, а его отец нервно лепил фигурки из куска того же торта. Я повернулся к Гитлеру с намерением вовлечь его в разговор со своим другом, но тут же отказался от этого. Увидев, как он, съежившись, сидит на своем стуле, словно неподвижный идол с устремленным в бесконечность взглядом, я почувствовал, что то, что случится в ближайшие минуты, вовсе не будет похоже на мирную застольную беседу.
Прошло несколько минут, когда все ощутили некоторую неловкость и замешательство, после чего грянул гром. Снаружи по оконным стеклам непрерывно барабанил слабый дождик. Все взгляды были прикованы к одному-единственному человеку, который мог нарушить это оцепенение.
И этот момент наступил.
– Никогда еще я так остро не чувствовал, что Провидение на моей стороне, – в самом деле, чудо, свершившееся несколько часов назад, как никогда убедило меня, что я предназначен самой судьбой для великих свершений и что я приведу немецкий народ к величайшей победе в истории. И я уничтожу всех этих тварей, ставших сегодня на моем пути. Изменники, проникшие в самое сердце своей нации, заслуживают самой позорной смерти – и они ее найдут! Я обрушу возмездие – неотвратимое возмездие – на всех, кто участвовал в этом заговоре, и на их семьи, если они им помогали. Я искореню весь их змеиный род раз и навсегда! Истреблю, да, истреблю их…
Но вот фурии Третьего рейха, шелестя крыльями, покинули тесную и душную комнату. Видение мести растаяло, и Гитлер застыл, неподвижно глядя вдаль. Лицо его еще больше побледнело, а взор потух.
Безошибочным инстинктом своей расы дуче почувствовал, что настал момент захватить инициативу и спасти положение. Он положил руку на плечо Гитлера и заглянул в его глаза с мягкой, располагающей улыбкой, и тот резко пробудился от своей задумчивости. Кто-то открыл дверь наружу. Дождь прекратился, и Гитлер велел мне послать за плащом дуче. Я, должно быть, выглядел удивленным, потому что он объяснил, что к вечеру обычно начинает дуть свежий восточный ветер. Дуче привык к мягкому климату, и Гитлеру не хотелось, чтобы он схватил простуду. Я послал кого-то за плащом, соображая про себя, что простуда для Муссолини – да и для всех нас тоже – сейчас наименьшее из всех зол.
Я вручил дуче его простой серо-зеленый армейский плащ и был награжден удивленным взглядом. Когда же я перевел заботливые замечания хозяина, последовал гордый ответ в стиле Цезаря: «Caro Dollman, un Duce in un momento come questo non prende un ruffreddore!» («Дорогой Доллман, в такие моменты дуче не схватит простуду!») – но плащ он тем не менее надел.
Вечерело. Мы узнали, что из Берлина в сильном волнении позвонил Геббельс и сообщил, что ситуация достигла критической точки. Мы нервно шагали взад-вперед перед домом, где еще недавно пили чай. Я не понимал, почему мы не уезжаем, но предполагал, что для этого должна быть веская причина. Возможно, мы и не вольны были уехать…
Ближе к вечеру, после того как еще раз позвонил Геббельс, напряжение спало. Гитлер сделал дуче знак подойти поближе. Обменявшись с Геббельсом несколькими словами, фюрер обратился по телефону к командиру гвардейского батальона «Гроссдойчланд», который находился в кабинете министра пропаганды и которому заговорщики фактически поручили его арестовать.
– Майор Ремер, вы узнаете мой голос?
– Да, мой фюрер.
– Я остался невредимым. Вы поступаете в мое непосредственное подчинение до тех пор, пока рейхсфюрер СС не прибудет в Берлин, чтобы вступить в должность главнокомандующего Резервной армией. До тех пор ваша задача заключается в том, чтобы подавлять любое сопротивление любой ценой и любыми средствами!
– Слушаюсь, мой фюрер.
Итак, жребий брошен. Исторический телефонный разговор поставил последнюю точку в событиях 20 июля 1944 года, и мы могли уезжать.
Адольф Гитлер сопровождал нас до станции Гёрлиц. Один бледный и стареющий мужчина в еще ниже надвинутой на лоб фуражке протянул свою левую руку другому бледному и стареющему мужчине. Два таких непохожих человека еще раз взглянули друг другу в глаза, как в дни их былой славы, но не было света в этих глазах, как будто они понимали, что это их последняя встреча.
Вернувшись в свой специальный поезд, Муссолини, как обычно учтиво, поблагодарил меня за помощь и добавил:
– Не важно, что будет после путча, главное, чтобы он удался.
Я хотел было ответить: «Ваше превосходительство, какая жалость, что путч 25 июля 1943 года, стоивший вам свободы и провозгласивший конец фашизма, удался на славу!»
Но вместо этого я сохранял вежливое молчание под перестук колес, несущих нас через полуразрушенную Германию назад к идиллическим берегам озера Гарда.
После «Волчьего логова», где произошла драматическая репетиция конца света для Германии, озеро Гарда напоминало елисейские поля. Его восхитительные берега окаймляли кипарисовые рощи и цитрусовые сады, а белоснежные виллы окружали сказочные цветущие изгороди. В этих виллах обосновались члены правительства Республики Сало и их германские покровители. В качестве главы государства Бенито Муссолини занимал похожую на замок виллу в Гарньяно, принадлежавшую владельцу миланских заводов Фельтринелли. Мой старый друг Буффарини-Гвиди, нынешний министр внутренних дел, жил в Мадерно, а генерал Вольф обосновался в Фасано. Первостепенной задачей Вольфа после прибытия дуче – задачей явно невоенного характера – было: во-первых, обеспечить его личную безопасность, а во-вторых, как можно быстрее восстановить его здоровье для передачи в руки Клары Петаччи, его любовницы из Рима. Муссолини четко дал понять своему шефу безопасности, что без нее он не может ни жить, ни управлять. Синьорина, естественно, тоже поселилась на вилле, на берегу озера Гарда. Это далеко не скромное жилище носило поэтическое название «Фьордализа», но местные жители окрестили ее Villa dei Morti (вилла Смерти), поскольку ее обитателей почти никогда не было видно. К синьорине и ее вилле тоже была приставлена эсэсовская охрана, и, понятно, существовала конкуренция за право нести там службу.
