Рядом со Сталиным - Бережков Валентин Михайлович
Быть может, это просто провокация? Но, конечно, шум теперь будет невероятный. Внезапно мой сын становится предметом скандальной сенсации, а в таких случаю истерия американских средств массовой информации не знает предела…
Олег прервал мои горькие размышления:
— Думаю, будет лучше, если ваша семья сейчас же переедет в посольский жилой комплекс. В ваш дом в Чэви-Чейзе скоро нагрянут журналисты и некоторые лица в штатском…
Мой мозг все еще не мог охватить последствий того, что с нами произошло. Как бы в тумане, спустился я в буфет, где Андрей спокойно потягивал кока-колу. Трудно было не обрушиться на него с резкостями, но я сдержался. Я должен быть спокоен, чтобы все выяснить до конца. Прежде всего надо было заехать за Лерой в бюро АПН, где она работала в журнале «Совьет лайф». Затем поспешить домой, собрать самое необходимое и перебраться в посольский комплекс.
Мы пошли с Андреем к машине. Стараясь быть спокойным, я спросил:
— Ты действительно написал Рейгану? Скажи правду.
— Я не помню. Но я в самом деле хотел остаться в Америке. Мне не нравится жизнь в Москве. Здесь гораздо интересней.
— Где же ты пропадал прошлую ночь?
— Поехал на машине в Нью-Йорк, хотел обратиться в миссию США при ООН. Взял у мамы под матрацем деньги для оплаты «толов» на дорогах и мостах. Фактически весь путь меня сопровождали патрульные автомашины. Полицейские улыбались мне, махали рукой и ни разу не остановили.
— Ты думаешь, они что-то знали о твоих планах?
— Возможно. Но в Нью-Йорке они куда-то делись, а я заблудился, испугался и решил вернуться домой.
— Зачем тебе все это понадобилось? Ты мог бы дома окончить школу, поступить в институт, получить образование. А потом приехал бы сюда работать.
— А кто меня сюда пустит? Это был мой единственный шанс!
— Кому ты здесь нужен, без образования, без квалификации? У них тут своих безработных хватает.
— Я бы попробовал. Либо добился бы успеха, либо погиб… Это лучше, чем прозябать дома. Тебе по: зло, что ты мог приехать сюда. У меня такой удачи не будет!
— А ты подумал о маме и обо мне?
— Подумал, потому и вернулся…
Что я мог ему сказать? Наша семейная драма была по сути драмой расколотого мира, порождением эксцессов «холодной войны». В соревновании с гигантским экономическим потенциалом США жизнь в нашей стране становилась все труднее. Мы люди старшего поколения, пережившие тяжелейшие годы, готовы были терпеть и дальше, придерживаясь известной британской формулы: «Права или не права — это моя страна». Однако даже мы, в кругу верных друзей, предпочтительно где-либо на открытом воздухе, сокрушались по поводу того, что наши руководители думали не о своем народе, а о своем благополучии и устройстве своих сынков, дочек и даже внуков. Состав нашего посольства в Вашингтоне наглядно это иллюстрировал. Тогда время для нас еще не пришло говорить обо всем этом открыто, и мы мирились с тем, что приходилось принимать черное за белое, особенно находясь за границей.
Гораздо трудней это давалось молодым людям. Им внушали со школьной скамьи, что надо говорить правду. Но они слышали одно, а видели другое.
У Андрея отвращение ко лжи и лицемерию было особенно острым.
Когда в посольской школе восьмиклассникам предложили нарисовать картинку, посвященную борьбе СССР за мир, Андрей изобразил советские танки в Афганистане, а на задание показать жизнь на родине отреагировал таким рисунком: стол покрыт газетой «Правда» и на ней бутылка водки.
Директор школы, который к каждому революционному празднику сочинял стихи с дифирамбами родине, а заодно и послу Анатолию Добрынину, был возмущен рисунками Андрея и всякий раз вызывал меня для объяснений. Я пытался урезонить сына, но безуспешно.
— Папа, — отвечал он, — но ведь это правда. А нам говорят в школе, что надо быть правдивыми…
Заехав за Лерой, мы дома упаковали нужные вещи и отправились в посольский комплекс, где нам временно предоставили квартиру. Написанное от руки послание Андрея, как и предупреждал Лесли Гэбл, появилось в тот же вечер в «Нью-Йорк тайме», а наутро в «Вашингтон пост» и в других американских газетах по всей стране. Подпись почему-то была не «Бережков», а «Берж-ков». Я показал газету Андрею:
— Посмотри внимательно, это ты писал?
На этот раз он не отпирался.
— А почему фамилия написана неправильно?
— Я волновался и ошибся…
— Давай сядем и спокойно поговорим, — предложил я, понимая, что, если буду с ним груб, он снова замкнется.
Надо было принимать какое-то решение. Но прежде всего следовало отговорить Андрея от его затеи остаться в Америке и получить от него твердое обещание вернуться с нами в Москву. Только после этого я мог бы предложить руководству посольства план действий. Я выдвину разные варианты. Андрей молчал, хотя слушал внимательно.
— Учти, — предупредил я. — Мы можем выйти из этой ситуации достойно, если договоримся с тобой обо всех подробностях И если ты будешь держать слово, что бы ни произошло.
— Согласен…
— Отлично! Подумай как следует, завтра договоримся. А сейчас иди спать.
Мы вовремя покинули квартиру в Чэви-Чейзе. Наш сосед по дому, представитель агентства «Новости», сообщил, что и в вестибюле на нижнем этаже, и в коридоре, ведущем в нашу квартиру, толпятся репортеры и телевизионщики, ожидая нашего появления. Если бы мы оказались там, мне пришлось бы отвечать на их вопросы, не имея представления о том, как мы выберемся из сложившейся ситуации. Важнейшей задачей было решить для нас самих, как поступить, если американские власти заблокируют выезд Андрея. Что мы в таком случае сделаем? Уедем без него и оставим неоперившегося подростка одного в чужой стране, без средств к существованию? Или останемся с ним и сами превратимся в «невозвращенцев»? Это ведь был 1983 год, задолго до начала «перестройки». Правда, с приходом Андропова, после смерти Брежнева, кое-что стало меняться в нашей стране. Но старые каноны в основном остались в силе. И тогда, пожалуй, ни Лера, ни я не были психологически готовы к такому шагу. К тому же два моих сына от первого брака находились в Москве. Мой старший сын — Сергей — работает в Министерстве иностранных дел. Что было бы с ним? У нас были в Москве многочисленные друзья. Не мог я не думать и о читателях моих книг, вышедших на многих языках народов СССР и в большинстве соцстран. Нет, мы не могли тогда остаться в США. Если бы Андрея задержали в Америке, мы с Лерой, скорее всего, вернулись бы в Москву одни. Теперь многие сочли бы такое решение бесчеловечным, но в то время, как и многие другие советские люди, мы были узниками доктрины.
Весь вечер программы новостей передавали как главное событие сообщение о письме «сына советского дипломата» президенту Рейгану с просьбой о предоставлении ему убежища в Соединенных Штатах и о том, что власти готовы удовлетворить его апелляцию. Были показаны фото Андрея и текст его письма с яркой заставкой, изображающей бегущего мальчика, преследуемого серпом и молотом.
Ряд моментов в этой истории выглядел весьма странно. Письмо было отправлено за день до его исчезновения. При гигантском объеме почты, поступающей ежедневно в Белый дом и в редакцию «Нью-Йорк тайме», как могли письма Андрея, менее чем за сутки, попасть адресатам, были прочитаны, доложены президенту Рейгану, а также подготовлены к опубликованию в газете? Кто доставил адресатам именно эти два письма? Кому и зачем это понадобилось? Для того чтобы дискредитировать отца Андрея? Но я занимал не такой уж высокий пост в посольстве СССР. Правда, как уже сказано выше, я много разъезжал по Соединенным Штатам, читал лекции в университетах и научных центрах, разъясняя позицию Москвы по тем или иным международным проблемам. Из моих книг многие знали, что в сороковые годы я был помощником министра иностранных дел СССР Молотова и личным переводчиком Сталина. А сын этого советского дипломата влюбился в американский образ жизни и не хочет возвращаться домой. Как же можно верить советским пропагандистам, если их собственные дети им не верят! На следующий день у нас с Андреем произошел серьезный разговор. Руководство посольства, особенно резидент КГБ, настаивали, чтобы Андрей опроверг аутентичность письма. Мне стоило большого труда убедить сына, что это необходимо сделать. Он согласился вернуться с нами в Москву. Прежде чем отправиться в посольство, я спросил его:
