Бенвенуто Челлини - Жизнь Бенвенуто Челлини
XXXII
На это Болонья ответил и сказал: «О Бенвенуто, каждый старается делать свое дело всеми способами, какими можно; раз король желает так, то что же еще вы желаете возразить? Вы только зря потратили бы время, потому что мне ее поручили, и она моя. Теперь скажите то, что вы хотите, и я вас выслушаю». Я сказал так: «Знайте, мессер Франческо, что я мог бы вам сказать много слов, каковыми с удивительной и истинной справедливостью я бы заставил вас признать, что такие способы не приняты, как те, что вы учинили и сказали, среди разумных животных; однако я в кратких словах быстро приду к точке заключения, но откройте уши и слушайте меня хорошенько, потому что это важно». Он хотел было встать с места, потому что увидел, что я окрасился в лице и весьма изменился; я сказал, что еще не время вставать; чтобы он оставался сидеть и слушал меня. Тогда я начал, говоря так: «Мессер Франческо, вы знаете, что работа была сначала моей и что, по мирской справедливости, прошло то время, когда кто бы то ни было мог еще об этом говорить; теперь я вам говорю, что я согласен, чтобы вы сделали модель, а я, кроме той, которую я сделал, сделаю еще другую; затем мы, ни слова не говоря, снесем их нашему великому королю; и кто таким путем добьется чести, что сделал лучше, тот заслуженно будет достоин колосса; и если вам достанется его делать, я отложу всю эту великую обиду, которую вы мне учинили, и благословлю ваши руки, как более достойные, нежели мои, такой славы; так что остановимся на этом и будем друзьями, иначе мы будем врагами; и Бог, который всегда помогает правоте, и я, который открываю ей дорогу, я вам покажу, в каком вы были великом заблуждении». Мессер Франческо сказал: «Работа — моя, и раз она мне дана, я не хочу поступаться своим». Я ему отвечаю: «Мессер Франческо, раз вы не желаете избрать добрый способ, который справедлив и разумен, я вам покажу другой, который будет, как ваш, каковой дурен и неприятен. Я вам говорю так, что, если я когда-нибудь, каким-либо образом, услышу, что вы говорите об этой моей работе, я тотчас же вас убью, как собаку; и так как мы не в Риме, и не в Болонье, и не во Флоренции, здесь живут по-другому, то если я когда-нибудь узнаю, что вы говорите об этом с королем или с кем другим, я вас убью во что бы то ни стало; подумайте о том, какой путь вы хотите избрать, этот ли первый, добрый, который я сказал, или этот последний, плохой, который я говорю». Этот человек не знал, ни что сказать, ни что делать; а я был готов учинить это действие, охотнее тогда же, чем класть еще время промеж. Не сказал ничего другого, как эти слова, сказанный Болонья: «Если я буду делать то, что должен делать порядочный человек, я ничего на свете не убоюсь». На это я сказал: «Вы хорошо сказали; но, поступая наоборот, бойтесь, потому что для вас это важно». И я тотчас же ушел от него, и отправился к королю, и с его величеством долго обсуждал дело с монетами, в каковом мы были не очень согласны; потому что, так как тут же был его совет, они его убеждали, что монеты должны делаться на их французский лад, как они делались до тех пор. Каковым я отвечал, что его величество вызвал меня из Италии для того, чтобы я ему делал работы, которые были бы хороши; и если бы его величество велел мне наоборот, у меня бы никогда душа не потерпела их делать. На этом отложили, чтобы поговорить другой раз; я тотчас же вернулся в Париж.
XXXIII
Не успел я спешиться, как одна добрая особа, из тех, которые находят удовольствие в том, чтобы видеть зло, пришла мне сказать, что Паголо Миччери снял дом для этой потаскушки Катерины и для ее матери, и что он постоянно бывает там, и что, говоря обо мне, он всегда с насмешкой говорит: «Бенвенуто дал гусям стеречь латук и думал, что я его не съем; пусть теперь он грозится и думает, что я его боюсь; я ношу теперь эту шпагу и этот кинжал, чтобы показать ему, что и моя шпага режет и что я флорентинец, как и он, из Миччери, много лучшего рода, чем их Челлини». Этот негодяй, который принес мне это известие, сказал мне его с такой силой, что я тотчас же почувствовал, как меня схватила лихорадка, я говорю лихорадка, говоря не в виде сравнения. И так как, может быть, от такой зверской страсти я бы умер, то я избрал лекарством дать ей тот исход, который мне давался этим случаем, по тому способу, который я в себе чувствовал. Я сказал этому моему феррарскому работнику, которого звали Кьочча, чтобы он шел со мной, и велел слуге вести за мною следом моего коня; и, прибыв в дом, где был этот несчастный, найдя дверь приотворенной, я вошел внутрь; я увидел его, что он был при шпаге и кинжале, и сидел на сундуке, и обнимал Катерину рукой за шею, только что придя; услышал, как он и ее мать проходились на мой счет. Толкнув дверь, в то же самое время выхватив шпагу, я ему приставил ее острие к горлу, не дав ему времени сообразить, что и у него тоже имеется шпага, и при этом сказал: «Подлый трус, поручи себя Богу, потому что ты умер». Тот, не шевелясь, сказал три раза: «Мамочка, помогите мне!» Я, который имел желание убить его во что бы то ни стало, когда я услышал эти слова, такие глупые, у меня прошла половина злобы. Тем временем я сказал этому моему работнику Кьочче, чтобы он не выпускал ни ее, ни мать, потому что если я его ударю, то такое же зло я хочу учинить и этим двум потаскухам. Держа по-прежнему острие шпаги у горла, я немного чуточку его покалывал, все время с устрашающими словами; затем, когда я увидел, что он совсем никак не защищается, а я не знал уж, что и делать, и этому стращанию, мне казалось, никогда не будет конца, мне пришло в голову, на худой конец, заставить его на ней жениться, с намерением учинить потом мою месть. Так решив, я сказал: «Сними это кольцо, которое у тебя на пальце, трус, и женись на ней, дабы я мог учинить месть, которой ты заслуживаешь». Он тотчас же сказал: «Лишь бы вы меня не убивали, я все сделаю». — «Тогда, — сказал я, — надень ей кольцо». Я отстранил ему немного шпагу от горла, и он надел ей кольцо. Тогда я сказал: «Этого недостаточно, потому что я хочу, чтобы сходили за двумя нотариусами, дабы это совершилось по договору». Сказав Кьочче, чтобы он сходил за нотариусами, я тотчас же обернулся к ней и к матери. Говоря по-французски, я сказал: «Сюда придут нотариусы и прочие свидетели; первую из вас, которую я услышу, что она что-нибудь об этом скажет, я тотчас же убью, и я вас убью всех троих; так что будьте разумны». Ему я сказал по-итальянски: «Если ты возразишь хоть что-нибудь на то, что я предложу, при малейшем слове, которое ты скажешь, я тебя так истыкаю кинжалом, что ты у меня выпустишь все, что у тебя в кишках». На это он ответил: «С меня достаточно, чтобы вы меня не убивали, и я сделаю то, что вы хотите». Явились нотариусы и свидетели, заключили подлинный договор, и удивительно прошли у меня и злоба, и лихорадка. Я расплатился с нотариусами и ушел. На другой день приехал в Париж Болонья, нарочно, и велел меня позвать через Маттио дель Назаро; я пошел и застал сказанного Болонью, каковой с веселым лицом вышел мне навстречу, прося меня, чтобы я считал его добрым братом и что он никогда больше не будет говорить об этой работе, потому что отлично сознает, что я прав.
