Генри Мортон Стенли - В дебрях Африки
13-го стояли лагерем в лощине, немного севернее Муканги, а 14-го пришли к своему старому лагерю в стране Мазамбони. Не успели мы осмотреться, как явился сам Мазамбони и брат его Катто с неразлучным кузеном Каленгэ. На мои расспросы они отвечали, что третьего дня (т. е. 12 января) Джефсон пришел к Кавалли, что Гаильвалл (мальчик, бежавший от нас) живет у старшины и вырос с целое копье, что Малиджу (Эмин-паша) присылал десятерых гонцов узнать от Кавалли, не слыхать ли чего о нас, что он приказал расчистить и возделать для нас часть полей у самого озера и насадить там кукурузы. «Вот какой добрый, заботливый и милый человек!» – подумал я про себя.
Мазамбони привел нам в дар двух жирных быков, и я решил побаловать моих занзибарцев и маньемов, так давно не видавших мяса, – поэтому мы простояли тут 15-го числа весь день. Пришел вождь Мпигва и сообщил, что Джефсон три дня тому назад с семнадцатью солдатами пришел в селение Катонзы.
Мои люди, получившие за экстренные труды награду бумажными тканями к тем двадцати метрам, что я им роздал в Баналии (кроме разных бус, проволоки и медных монет), имели возможность, наконец, накупить себе всякой всячины. Маньемы блаженно улыбались, а занзибарцы, как только завидели луговую страну, стали кричать петухом, и эта забава так им понравилась, что как только один начинал, так другие подхватывали и чуть ли не в триста голосов пели петухами.
16 января, в тот самый день, когда я должен был быть на Ньянце, мы выступили дальше в сопровождении старого Мпигвы и к вечеру пришли в одно из селений, на расстоянии одного усиленного перехода от озера, которое сами прежде сожгли. Теперь оно вновь отстроилось и было такое чистенькое, красивое и цветущее, что любо взглянуть; мы очутились в нем почетными гостями.
На другой день по прибытии в Кавалли мы отправили к берегу озера тридцать ружей с моими письмами к Эмину-паше и Джефсону. Люди передали депеши вождю Мого, и по возвращении в лагерь донесли, что тот отправился из Нсабэ к местечку Мсуа. В продолжение этих дней нам дали пять быков, шесть коз, пятидневные запасы кукурузы, бобов, бататов и пшена; ожидались еще дальнейшие приношения, бывшие уже на пути к лагерю.
Вечером 21 января мне донесли, что балегги собираются на нас напасть. На другой день рано утром 1 500 человек вахумов и бавиров и шестьдесят ружей нашего отряда были посланы им навстречу. Враждующие стороны столкнулись на вершинах гор, обрамляющих озеро, и после жаркого сопротивления балегги были прогнаны к своим соплеменникам, подданным Мелиндуе, который был в союзе с Каба-Реги.
День 23 января был посвящен жителями равнины празднованию победы. Бавирские женщины собрались в лагерь и тоже выражали свою радость по поводу избавления от лютого врага: они пели и плясали с девяти часов вечера до трех часов ночи. Каждая из женщин, принимавших участие в хороводах, была украшена сзади и спереди пучками зеленых листьев; лица их были вымазаны красной глиной, а все тело натерто маслом. Плясали хорошо, очень бойко и даже не без грации, но вокальная музыка была лучше. Молодые воины окружали танцующих женщин и показывали свою ловкость в игре копьями.
Затем последовало несколько дней полного отдыха и покоя. Каждый день нам аккуратно доставляли быков, коз, овец, кур и другую провизию. 5 февраля от Джефсона пришла записка с извещением, что он прибыл на берег озера, и я тотчас выслал ему навстречу отряд занзибарцев.
На другой день явился сам Джефсон.
7 февраля я решился послать за лейтенантом Стэрсом и его караваном и отправил Решида с тридцатью пятью занзибарцами к Мазамбони попросить еще сотню носильщиков на помощь выздоравливающим и слабосильным. Я был намерен собрать в Кавалли всю экспедицию.
17 февраля. Сегодня около полудня пришел караван Эмина-паши, состоящий из шестидесяти пяти человек. Мы устроили им за чертой лагеря торжественную встречу. Ветераны-занзибарцы выстроились в два ряда по сторонам дороги, образуя сплошную железную стену; маньемы со своими грубоватыми физиономиями – за ними, сотни туземцев из Кавалли и соседних округов образовали густые толпы весьма внушительного вида.
Эмин-паша, тщедушный, худенький и очень похожий, невзирая на свою феску и белые одежды, на профессора гражданского права, торжественно прошел со своею свитой между двойными рядами наших людей и через большую квадратную площадку лагеря направился прямо к бардзе (т. е. жилищу вождя племени).
Офицеры в новых мундирах, редко видавших свет божий, очевидно, произвели большую сенсацию: туземцы глядели на них разинув рты, выпучив глаза.
По прибытии в бардзу паша официально представил мне этих офицеров. Мы раскланялись, с большим интересом осведомились о здоровье друг друга и взаимно выразили свое удовольствие по поводу того, что нам не угрожает ни сухотка, ни диабет, ни кровавый понос, и что, следовательно, мы можем надеяться в добром здоровье завтра встать и собраться на «великий диван», где каждый из нас получит возможность открыто выразить сокровеннейшие помыслы своего сердца.
18 февраля. Сегодня состоялся «великий диван». Каждый из присутствовавших нарядился в наилучший свой мундир. После обмена тончайшими комплиментами подали кофе, и я спросил пашу, не будет ли он любезен осведомиться у депутатов, представителей его гарнизона, желают ли они сначала изложить свои планы, или мне предоставят право выяснить причину такого собрания представителей двадцати земель у берегов озера.
Паша – превосходный переводчик, имеющий притом дар смягчать и сглаживать шероховатости, свойственные речи грубых англосаксов; его красноречивыми устами депутаты выразили живейшее желание сначала выслушать то, что я имею сказать.
– Хорошо, – сказал я, – откройте же уши, дабы слова истины проникли в них. Ваш недавний гость, доктор Юнкер, поведал англичанам, что вы здесь находитесь в великом прискорбии и сильно нуждаетесь в боевых припасах для защиты от неверных и последователей ложного пророка. Англичане собрали деньги и передали их мне на покупку и на доставку сюда всего, что вам нужно. Но когда я шел через Египет, хедив просил меня сказать вам, что если вы желаете, то можете уйти вместе со мною; если же хотите оставаться здесь – оставайтесь; делайте, как для вас лучше, а он, со своей стороны, ни в чем препятствовать вам не намерен. Вот поэтому я вас прошу решить, как для вас лучше будет, и выскажите мне то, что сокрыто в ваших сердцах.
Когда паша перевел мою речь, со всех сторон послышалось одобрительное «хвейс», т. е. «хорошо». Старший офицер, Селимбей, сказал:
– Хедив к нам весьма милостив и благосклонен, а мы его высочеству вернейшие и преданные слуги. Нам не для чего оставаться здесь. Мы сами каирские уроженцы и ничего так не желаем, как снова побывать на родине. Мы далеки от мысли пребывать здесь. Какая нам от того польза? Мы офицеры и воины его высочества. Ему стоит лишь повелеть, и мы повинуемся. Кому приятно жить с язычниками, те пусть и остаются. Они сами будут виноваты, коли мы от них уйдем. Наши братья и товарищи в Уаделее прислали нас просить тебя дать нам только время, чтобы собрать и привезти наши семейства, всем вместе прийти в твой лагерь и отправиться на poдину.
