Андрей Ранчин - Борис и Глеб
Возможно, в Летописце Переяславля Суздальского содержится позднее осмысление оставления тела Глеба в прибрежном лесу как свидетельства, что с убитым обращались как с заложным покойником. К XV веку, когда составлялся летописец, ритуалы обращения с заложными покойниками уже несомненно сложились. Впрочем, повесть о Борисе и Глебе, входящая в состав Летописца Переяславля Суздальского, могла быть составлена ранее, в конце XII — начале XIII века (Милютенко Н.И. Переяславское сказание о Борисе и Глебе // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. 47. С. 81.).
135
Это Слово 5-е («О маловерьи») Серапиона Владимирского, составленное, по-видимому, в 1275 году, в котором обличается представление, что погребение в землю удавленника или утопленника вызывает «гнев земли»; см.: Громов М. Н., Миньков В.В. Идейные течения древнерусской мысли. СПб., 2001. С. 554. О версии, что с телом Глеба поступили как с телом заложного покойника, см. подробнее: Ратин А.М. Вертоград златословный. С. 316—320, прим. 164.
136
Особые соображения высказал С.Ю. Темчин. Он считает, что Святослав не был причислен к лику святых по двум причинам. Во-первых, князь был намного старше Бориса и Глеба, а в установлении почитания Бориса и Глеба были особенной важны молодость Бориса и полудетский возраст Глеба, поскольку образцом для Борисоглебского культа было почитание Вифлеемских младенцев, убитых царем Иродом, который пытался уничтожить ново рожденного Христа, видя в Нем своего соперника. Во-вторых, Святослав бежал от убийц, а не кротко ожидал смерти; см.: Темчин С.Ю. «Се несть убийство, но сырорезание»: Агиографический образ Вифлеемских младенцев как концептуальная основа Борисоглебского культа // Именослов. История языка. История культуры / Отв. ред. Ф.Б. Успенский. М., 2012. С. 228. С первым соображением отчасти можно было бы согласиться: как показал исследователь, осмысление фигуры отрока Глеба в «Сказании об убиении Бориса и Глеба», по-видимому, действительно соотносится с мотивом в одной из переведенных с греческого проповедей, посвященной Вифлеемским младенцам. (Подробнее об этом я еще буду говорить в заключительной главе.) Однако Борис по возрасту так же, как и Святослав, никак не подходит на роль хотя бы «относительного» сверстника жертв Ирода. Что же касается второго предположения, то его принять нельзя: ведь, согласно «Чтению…» Нестора, Глеб тоже пытался бежать от убийц, но это нимало не препятствует книжнику прямо сравнивать его с Христом, автор же «Сказания…» пишет о том, что отрок сначала долго молил злодеев о снисхождении и только после смиренно принял предначертанную участь.
137
Впрочем, какие-то рассказы об Эймунде (но не обязательно в форме саги), по-видимому, существовали уже в конце XII века; см. аргументацию в статье: Глазырина Г.В. О шведской версии «Пряди об Эймунде» // Норна у источника судьбы: Сборник статей в честь Е. А. Мельниковой. М., 2001. С. 61—69; краткий обзор точек зрения см. в статье: Мельникова Е. А. Композиция и состав «Саги об Эймунде сыне Хринга». С. 255, прим. 3.
138
О дате этого брака см.: Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 492—496. Автор книги сделал вывод, что Эймунд при шел на Русь не раньше 1019 года (Там же. С. 454). С.М. Михеев, твердый сторонник версии о том, что в «Эймундовой саге» отражен факт убийства Бориса Ярославом Мудрым, почему-то видит противоречие между этим утверждением исследователя и его же мнением, что историческим прототипом Бурицлава был Святополк; он напоминает, что война между Ярославом и Святополком велась раньше, с 1016 по 1019 год (Михеев С. М. «Святополкъ седе въ Киеве по отци». С. 198, прим. 300). Однако никакого противоречия в позиции А.В. Назаренко нет: если считать, что сага сохранила (хотя и в деформированном виде) память о разновременных исторических фактах и синхронизировала их (а именно так и полагает ученый), то вопрос о возможности реального участия Эймунда в войне Ярослава Мудрого со Святополком Окаянным не имеет абсолютно никакого значения: просто такая роль была ему приписана в позднейшей скандинавской традиции, довольно равнодушной к хронологии. Впрочем, этот анахронизм мог появиться «в результате позднего добавления сказителей, передававших рассказы об Эймунде из поколения в поколение». — Михеев С.М. «Святополкъ седе въ Киеве по отци». С. 171. Хронологическая несуразность была уже давно объяснена исследовательницей скандинавских саг Т.Н. Джаксон: «введение в текст» Инги-герд «имеет под собой две причины: а) постоянное соединение в памятниках скандинавской письменности образов Ярицлейва и Ингигерд; б) включение Пряди об Эймунде составителями Книги с Плоского острова в состав Саги об Олаве Святом вслед за рассказом о сватовстве и женитьбе Ярицлейва». — Исландские королевские саги о Восточной Европе (первая треть XI в.). С. 171, прим. 42. К тому же описание пира, устраиваемого Ярицлейвом и Ингигерд после прихода Эймунда, в «Эймундовой саге» «носит полностью литературный характер» и никак не может быть использовано «для датировки приезда Эймунда на Русь». А «появление Ингигерд <…> в Пряди вряд ли может быть связано с изначальными рассказами о деяниях Эймунда. Упоминание о ее присутствии на пиру в честь приема Эймунда, вероятно, было произведено составителем Пряди при ее записи <…>». — Мельникова Е. А. Эймунд Хрингссон, Ингигерд и Ярослав Мудрый: Источниковедческие наблюдения //Анфологион: Власть, общество и культура в Средние века и раннее Новое время. С. 155—156, 157; она же. Композиция и состав «Саги об Эймунде сыне Хринга». С. 267.
139
На это обращал внимание еще Д.И. Иловайский, заметивший, что эта вопиющая неосведомленность изобличает «баснословный характер» саги: Иловайский Д.И. Становление Руси. С. 784, прим. 12.
140
В драпе (хвалебной песни) о норвежском конунге Олаве Трюггвасоне, сложенной Хальфредом Оттарссоном по прозвищу Трудный Скальд в 996 году, упоминается конунг Бурицлав из Виндланда, то есть из земель западных славян-вендов. См.: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 5. С. 57.
141
Дословно сказано, что Святополк умер в «пустыне», расположенной «межю Ляхы и Чехы». — Повесть временных лет. С. 64, то же, с перестановкой слов — «межю Чехы и Ляхы» — в «Сказании об убиении Бориса и Глеба»; см.: БЛД Р.Т. 1. С. 344, 346. А.В. Марков предположил, что это выражение надо понимать как идиоматический оборот, означающий «где-то очень далеко»; аналогичное выражение словарь В.И. Даля зафиксировал в архангелогородских говорах; см.: Марков Л.В. Поэзия Великого Новгорода и ее остатки в Северной России // Пошана. Харьков, 1908. Т. 18. С. 454. Символический смысл смерти Святополка за пределами Русской земли отмечал Ю.М. Лотман, резюмировавший: «Исход путешествия (пункт прибытия) определяется не географическими (в нашем смысле) обстоятельствами и не намерениями путешествующего, а его нравственным достоинством» (Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // он же. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996. С. 246). Святополк может быть соотнесен с погибшим в пустыне нечестивым императором Юлианом Отступником; см.: Ранчин А.М. Некоторые наблюдения над реминисценциями из Священного Писания в памятниках Борисоглебского цикла // А.М. Панченко и русская культура: Исследования и материалы. СПб., 2008. С. 36—39. Слишком смелой представляется идея, что в сравнениях смерти Святополка с гибелью императора Юлиана Отступника («Сказание об убиении Бориса и Глеба») и убийцы Бориса и Глеба с Авимелехом («Повесть временных лет» под 6527/1019 годом и так называемые исторические паремии Борису и Глебу) заключен намек на насильственный характер кончины «второго Каина», будто бы убитого по приказу Ярослава. Слабая память об этом событии, по мнению Н.И. Милютенко, сохранилась как раз в скандинавской «Эймундовой саге», где в эпизоде убийства Бурицлава прототипом является именно Святополк; см.: Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 124—133. Это предположение логично с точки зрения политических интересов победившего Ярослава Мудрого, но не бесспорно, если исходить из данных текстов. Древнерусской словесности была чужда тайнопись посредством аллюзий. Кроме того, ни Авимелех, ни Юлиан не были жертвами убийства, замышленного соперниками в борьбе за власть, как Святополк по версии Н.И. Милютенко: Авимелех был убит обломком жернова, брошенным некоей женщиной со стены при осаде им города; Юлиан убит в бою, согласно христианской традиции, это было чудесное возмездие, а не обыкновенная смерть от руки врага. Очевидно, сравнения Святополка с Авимелехом и Юлианом имеют целью акцентировать грех (Авимелех также был повинен в истреблении братьев) и нечестивость (параллель с Юлианом) Святополка; в сопоставлении с Юлианом также значима гибель в чужой земле. Кроме того, Авимелех, сведения о котором древнерусские книжники черпали из переводных хроник, был значим как прообраз Святополка также потому, что был рожден от прелюбодеяния; на это обратила внимание сама Н.И. Милютенко: Там же. С. 124. Об этом прямо сказано и в летописи: «<…> этот же Святополк — новый Авимелех, родившийся от прелюбодеяния и избивший своих братьев, сыновей Гедеоновых <..>» (Повесть временных лет. С. 201).
