Одри Хепберн - Признания в любви. «Образ чистой красоты» (сборник)
– Зачем он вам?
Дурацкая русская привычка задавать риторические вопросы! Какой ответ он ожидал от меня получить, что я собираюсь выйти за Игоря замуж, дождавшись смерти его Катрин? Неужели не понятно, что он мне НЕ нужен?
– Затем же, зачем и вам.
– То есть?
– Что тут неясного? Чтобы создавать шедевры.
– Но… какие шедевры он сможет создать для вас?
О, глупец! Мог хотя бы сделать вид, что ожидает посвящения мне пары произведений Стравинского в обмен на содержание всей семьи. Но Дяг слишком честен, чтобы юлить.
Моя бровь снова приподнялась, выражая почти изумление:
– Он создает свои шедевры не для меня, а для всех. Но речь шла не о его успехах, а о моих. Когда рядом гениальный человек, и мне творится легче.
Дяг наполовину перевел дыхание или мне показалось? Если и полегчало, то лишь слегка.
– Но как долго вы намерены держать его подле себя?
– Серж, я не понимаю вашей заботы. Вам нужно, чтобы Игорь вернулся в Ритц и писал там? Или вы боитесь, что я уведу его у жены? Если боитесь, то совершенно напрасно, я купила новый «Роллс-Ройс» и завтра уезжаю отдыхать. А если вы жаждете видеть Игоря в Ритце, тем более напрасно, там он не пишет, а слушает шум за дверью. И еще думает, где взять деньги, чтобы сводить детей пообедать. Пусть живут на моей вилле на всем готовом.
– Но вы же не можете содержать их вечно!
Наконец и у Дяга созрело понимание, что моя кубышка не бездонна. Или он испугался, что ради Стравинских я уменьшу чеки на нужды его балета?
– Вечно нет, но пока у меня есть такая возможность, пусть живут. И успокойте Катрин, я не претендую на ее мужа, двух гениев в одной семье многовато. Но обещаю его не оставить. По возможности…
Вот теперь у Дягилева, как говорят русские, отлегло.
– Как ваши дела в Доме моделей?
Мися, еще пару дней назад совестившая меня тем, что Стравинский выгуливает моих собак (кажется, я просила не его, а детей гулять со щенками?), теперь вдруг решила встать на защиту страдальца собственной грудью. Грудь у Миси хоть и мягкая, но мощная, если не придавит, то задушит наверняка.
– Ты выйдешь за него замуж, если он разведется с Катрин?
– Ты совсем сошла с ума?! Если бы я знала, чем обернется приглашение на виллу, сотню раз подумала бы! Хоть ты отстань.
– Что мне передать Игорю?
– Что я не собираюсь ни за кого замуж и не советую ему бросать очаровательную супругу, тем более в таком ее состоянии.
Если честно, то даже гениальность Стравинского как-то померкла после этой выходки. Катрин слаба, ей осталось недолго жить, а он носится со своей страстью ко мне!
– Он хоть Катрин не сказал о разводе?
У русских я научилась по-настоящему работать. Я не была бездельницей и ничего не делала спустя рукава, но то, что творилось за кулисами Дягилевского балета, повергало в шок.
Когда даже на репетициях, где можно не выкладываться полностью, Нижинский по окончании танца падал почти замертво и его приходилось буквально отливать водой, приводя в сознание, когда Серж Лифарь сгорал от напряжения в каждом па, а вместе с ними сгорал и сидевший в зале Дягилев, вот тогда рождался шедевр. Все остальное после этого пламени казалось грубой подделкой.
Там я увидела, как можно погибать и воскресать с каждым движением, потому что именно от этого оно становится совершенным, как ради творчества можно и нужно забыть себя. Поняла, что так и только так появляется бессмертное, даже если оно просто исполненная партия, которая жива, пока идет спектакль. Но завтра в новом танце, в новом па Нижинский родится заново, потом умрет и снова родится.
Это не птица Феникс, это Вечность. И неважно, в чем она – в танце, в сумасшедших декорациях Бакста, в горящих глазах Дягилева, в музыке Стравинского… Умирая и возрождаясь, они творили, они были равны Творцу. «И смертью смерть поправ…» – может, это о них, русских, заставивших Париж рыдать и смеяться, бешено аплодировать или свистеть, но снова и снова возвращаться, чтобы оказаться свидетелями создания чуда?
Я поняла – они гениальны, потому что не боятся отдавать все ради творчества и делать это, пока живы.
С тех пор я тоже умираю с каждой моделью, пока она создается, и возрождаюсь, когда манекенщица идет в ней по подиуму. И неважно, аплодируют или нет, я сама вижу, не зря ли были смертные муки.
И все-таки роман с русским у меня случился.
Отправившись в Биарриц посмотреть, как идут дела в тамошнем филиале, а заодно отдохнуть от всех – Стравинских, Миси, Дягилева и еще много кого, я встретила двух подруг еще по Руайо – Марту Давелли и Габриэль Дозиа. Как замечательно в бархатный сезон на великолепном курорте пожить вволю, вспоминая прелестные шалости периода своей юности. Перед этими двумя я могла не контролировать каждое слово и вообще не молчать! Марта и Габриэль были в восторге от моих успехов:
– Габриэль, мы всегда знали, что ты добьешься признания!
Это была правда, Марта верила в меня всегда.
Но главное не восхищение, в ресторане Давелли представила мне своего русского любовника – Великого князя Дмитрия Павловича, кузена казненного императора России.
Мне давно казалось, что все, связанное с русскими, необычно, у них все сверх меры – любить так любить, губить так губить, красота необычная, судьбы тоже, но и недостатки чересчур. Князь Дмитрий был ярким тому подтверждением. Рослый, стройный, красивый, с загадочными зелеными глазами, он оказался замешанным в… громком убийстве! Их с еще одним князем подозревали в убийстве известного страшного монаха, который был очень близок к российской императрице, лечил ее сына, наследника престола, от гемофилии, которой мальчика наградила мать – внучка английской королевы.
Позже я спрашивала Дмитрия, почему они это сделали.
– Вы не понимаете, Распутин был очень опасен, очень. Это проклятье России, он во многом погубил страну, превратив императора в послушное орудие своих гадких устремлений. Знаете, что означает его фамилия?
Я удивилась: монах-распутник? Ну и что, разве это такая редкость?
– Нет, но он связан со страшными силами…
Мне вовсе не хотелось обсуждать тему дурного поведения какого-то монаха, да еще и жившего в России. Своих забот хватало.
Дмитрия из-за этого убийства выслали из России, императрица не простила гибели своего любимца. Зато изгнание спасло Великому князю жизнь, потому что все, кто остался, были революционерами казнены, в том числе наследник престола, несмотря на его детский возраст. Вслед за братом уехала и Мария Павловна, потому что они очень привязаны друг к дружке с детства.
И хотя меня мало волновали странности поведения русских у себя на родине, брат и сестра очень понравились. Сестре позже предоставила работу, а с братом у меня завязался роман. Как я его для себя определила: «полезный роман».
