Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 3
Черной запруды уже нет: ворота настежь открыты, перед ними ровными четырехугольниками выстроились бригады. С этой стороны забора стоят начальник, нарядчик и дяди, с той стороны — конвойные с собаками. Начальник лагеря сдает выходящих на работу заключенных, начальник конвоя пересчитывает и принимает. Сидоренко хмуро глядит на проходящие черные ряды и о чем-то напряженно думает, точно не может чего-то понять. Желваки у него опять двигаются на щеках.
— Чапай думает! — шепчет мне дядя Петя и показывает глазами на Сидоренко: кроликам уже надоело висеть, они начинают дрыгать лапами, и начальник со спины действительно смешон, положительно смешон. Но дядя Петя не видит его лица.
— Бригада, стой! Ты, с полотенцем на шапке! Сюды!
Коренастый работяга испуганно выходит из рядов, придерживая болтающиеся на поясе кружку и мешочек с ложкой и хлебом.
— Заключенный Листов Сергей Сергеевич, год рож…
— Заткнись. Це що?
Сидоренко поворачивает его спиной к дяде Пете и показывает на дыру в бушлате.
— Каптер, давай свой!
— Гражданин начальник, я сейчас принесу…
— Меняйся с работягой! Живо!
Дядя Петя снимает свой новенький бушлат, изготовленный в лагерной мастерской по его специальному заказу, — в талию и с замысловатой строчкой на груди и плечах, и подает работяге, а сам напяливает на плечи кургузый бушлатик с дырой на спине. Бригада злорадно ржет.
— Гадский придурок! Попался, а?!
— Позорник! Побаловался с бабой в тепле и будя — теперича побалуешься с топором на морозе!
Сидоренко безошибочно находит нити, связывающие его с работягами: они думают и чувствуют одинаково.
— Становись рядом с работягой! Бригадир, внеси його до списку! Каптер зажрался, гад, и тепла уже не хоче. Хай буде по його желанию! Нарядчик, оформи перевод, а нового каптера хай тоби даст бухгалтер Рубинштейн!
После развода я всегда напряженно ждал — пойдет начальник по рабочим точкам или вернется в зону? Если уйдет — можно спокойно приступить к работе с больными, останется — ну, тогда беда: начнется продолжение утренней беготни, только на этот раз Сидоренко будет наблюдать, а я — разворачивать перед его зорким оком неприглядное нутро лагерного быта — уборные, морг, бараки, мусорные кучи… Особенно донимали осмотры на вшивость: ее в лагерях не было, но Сидоренко, большой поклонник медицины, оставался непреклонным, и я со студентом до одурения тряс все бараки. Так проходил беспокойный день. А вечером — ужин с дежурным выступлением Сидоренко на кухне, потом ночь и внезапные вызовы в бараки — присутствовать при ловле «жен» в мужских бараках и «мужей» в женских. Я на месте давал справки о состоянии здоровья на предмет немедленного выдворения в ШИЗО и для срочной помощи пострадавшим в нападениях и драках; хирургические инструменты были всегда наготове, перевязочные материалы — при себе. Под утро — забытье, и новый день… Один из семи с половиной тысяч, которые мне предстояло пережить в заключении…
Описать сутки такой жизни — это написать яркую повесть под названием «Один день с начальником Сидоренко». Я его ругал тогда за лишнюю нагрузку и вместе с тем восхищался. Он был для меня образцом. Много красивых слов можно сказать о человеколюбии, но не так просто показать его на деле.
Глава 5. Идеальный законник
Однако, как бы ни работал начальник лагеря и чем бы он ни занимался, за ним всегда незримо стоит оперативный уполномоченный, то есть начальник третьей, или оперчекистской, части. Опером в это время у нас работал Анатолий Эдуардович Долинский — красивый, несколько полноватый человек, большой щеголь и сердцеед, ходил он по зоне с очередным номером толстого журнала в руках, носком ярко начищенного сапога показывал старикам-дневальным плохо вымытые пятна на полу и сквозь зубы цедил:
— Будьте любезны доложить нарядчику, что я вас арестовал на трое суток.
Сидоренко в таких случаях опускал голову и желваки на щеках его начинали двигаться.
Время шло, и узел недоразумений между двумя начальниками затягивался: это было неизбежно при такой разнице в характерах. События развивались в основном за зоной, и за ними я пристально следил через моего помощника.
Студент был сыном известного московского хирурга, профессора того медицинского института, в котором он учился на третьем курсе. Когда отец уехал в армию, Студент начал брать у приятеля уроки вождения машины и наехал на старушку. Случайное убийство — это легонькое уголовное дельце, дающее право на звание лагерного аристократа: по положению Студент немедленно получил пропуск бесконвойника, то есть право выхода за зону. Он доставлял нам лекарства из аптеки, сопровождал больных в центральную больницу в Мариинск, танцевал с вольными девушками у них на квартирах и считался в вольном городке видным и желанным, но — увы! — недоступным женихом — все-таки столичный студент, сын генерала… Добрая и очень расстроенная мама немедленно списалась с Сидоренко, помогла Наде перевестись в московский институт и уладила все больные вопросы с пропиской и комнатой, так что Сидоренко оставалось только любезно брать под козырек при встрече со столь высокопоставленным заключенным. Да он и не был похож на лагерника — всегда веселый, сытый, уверенный в будущем, он носил хорошо перешитую солдатскую форму и издали смахивал на опера Долинского, только был моложе и стройнее.
Как-то в те дни Студент отвез тяжелобольных в центральную больницу в Мариинск и возвратился поздно, усталый и встревоженный.
— Вы знаете, доктор, наш батя в конце концов нарвется на скандал: сегодня я краем уха слышал в управлении, как начальники с третьего и пятого доказывали Долинскому, что Сидоренко кормит лагерников за счет каких-то скрытых фондов. А знаете, как это называется? Обкрадывание государства в военное время! Петров с третьего кричал: «Сидоренко у солдат на передовых из глотки выдирает кусок и сует его врагам народа!»
— Что это за Петров?
— Да смещенный в прошлом году с восьмого, слышали? Он украл тысячу новых валенок и поджег склад. Помните массовое обморожение рабочих бригад? Это как раз у него случилось!
— Сволочь какая…
— Сволочь не сволочь, а повредить бате может. У Сидоренко я имею пропуск, живу лучше вольных. А придет другой — неизвестно, как повернется дело. И на черта ему работяги, доктор? Вот еще лагерный толстовец сыскался: помешался на человечности! Сам полетит и других потянет… Петров требует строжайшей ревизии, угрожает прокурором и Москвой.
Я потер лоб для прояснения мыслей: дело принимало серьезный оборот. Надо предупредить Сидоренко.
