Селеста Альбаре - Господин Пруст
Сама я завтракала в столовой и всегда торопилась, боясь, что он позовет меня. Иногда он говорил накануне:
— Утром не спускайтесь к завтраку, я что-то сильно устал. Попросите метрдотеля подать вам в комнату; может быть, вы мне понадобитесь.
За все время там я не видела, чтобы он с кем-нибудь встретился или приглашал кого-нибудь в гостиницу к обеду. Вечерами он выходил довольно редко. Казино уже было закрыто; по его рассказам, он любил бывать там, «но никогда не играл, только смотрел, и все». Не помню, чтобы он часто бывал и у своих друзей, которые жили по соседству: у графини Греффюль в Довилле, у графа Робера де Монтескье в Трувилле или у г-жи Клермон-Тоннер в Бенервилле, или совсем неподалеку, у одной из самых старинных и близких своих приятельниц, у г-жи Строе в имении «Кло де Мюрье».
Тогда я уже начинала понимать ту черту его характера, что он старался быть ближе к людям, если они ему понадобятся, но никак не хотел обязываться чем-либо перед ними. Кажется, как-то раз, когда графиня Греффюль и граф де Монтескье приехали к нему в «Гранд-Отель», он не захотел их принять.
В Кабуре меньше завешивали окна. На бульваре Османн шторы никогда не раздвигались, а тем более окна всегда были закрыты. В «Гранд-Отеле» после полудня раздергивали занавеси, да и сам он как-то больше приоткрывался.
Там же по прошествии некоторого времени он уже перестал обращаться ко мне «мадам» и стал называть Селестой. И, кроме того, иногда задерживал меня для разговора. Или, прогулявшись по террасе и увидев, что я тоже вышла подышать воздухом, делал мне знак подойти к нему, и мы разговаривали, глядя на море. Но так было всего раза два, у меня доставало дел, в том числе и уборка его комнаты, пока он расхаживал по террасе.
Я чувствовала, что он уже больше доверяет мне, и тоже стала спокойнее, разговаривала и держалась с ним не так скованно, хотя каждый из нас оставался все-таки на своем месте.
Наверно, Эрнест с его претензиями много способствовал нашему сближению. Другой пользы от него, пожалуй, и не было, потому что все делала я. Должно быть, он отчаянно скучал, не зная, чем заняться. Г-н Пруст почти совсем к нему не обращался. Он говорил мне:
— Знаете, Селеста, он меня раздражает и наводит смертельную тоску.
Во всяком случае, Эрнест стал одним из главных сюжетов для наших разговоров. Мы о нем только и говорили. Я передразнивала его надутые манеры, г-н Пруст тоже, и это веселило нас.
Непосредственность моей натуры и моих двадцати трех лет брала свое. Я, не задумываясь, отвечала ему и видела по его непринужденному смеху, что это ему приятно. Но и он, наверно, не без удовольствия ощущал мое желание развлечь его и то, как мне нравилось говорить с ним.
Он даже пробовал заинтересовать меня Кабуром с его окрестностями и упрекал за то, что мне совсем не любопытны здешние места и я не люблю ходить на прогулки. Как-то раз он стал расхваливать одно место, где пекли очень вкусные блины, которое было известно ему еще по прежним временам.
— Почему бы вам не побывать там как-нибудь днем? Возьмите экипаж, я заплачу.
— Сударь, у меня нет ни малейшего желания, мне и здесь хорошо, вместе с вами.
Помню, что мы прохаживались по террасе, на нем было светло-серое пальто. Он остановился и улыбнулся, как солнце.
— Спасибо, Селеста.
Здесь же, в Кабуре, он начал понемногу рассказывать мне о своем прошлом, как бывал тут прежде, еще ребенком, с бабушкой. А потом ездил уже из чувства привязанности к своим воспоминаниям, и еще потому, что его отец и другие доктора рекомендовали при астме перемену воздуха. Ну, и, конечно, здесь поблизости летом жили многие из его парижских друзей. Так я узнала имена, которые мало-помалу стали для меня привычными: банкир Орас Финали, г-жа Строе, жена композитора Бизе, автора «Кармен», и многие другие.
Он рассказывал о том золотом времени, когда часто ездил за город в автомобиле и именно тогда познакомился с моим мужем, потому что Жак Бизе, его однокашник по лицею Кондорсе и сын г-жи Строе и композитора, был директором одной из первых компаний по найму автомобилей; зимой эти машины были в Монте-Карло, а летом он перегонял их в Кабур. Естественно, что при своей привычке все перепроверять г-н Пруст просил у него для своих поездок лучших шоферов. Жак Бизе предложил ему троих, из которых два стали фаворитами: Альфред Агостинелли и мой муж.
Я с восторгом юности упивалась всем этим и входила в тот волшебный мир, который он открывал для меня.
Как-то вечером он сказал мне с видом заговорщика:
— Я покажу вам кое-что, вы такого еще не видели. Но сначала посмотрите, нет ли кого-нибудь в коридоре, а то я не одет, и в таком виде нельзя выходить.
По обыкновению, на нем была рубашка, пиджак и домашние туфли.
Я проверила коридор. Никого не было, и он сказал:
— Пошли со мной, — и, взяв меня за руку, как маленькую девочку, увлек в конец коридора к слуховому окну. Оно было залито заходившим солнцем, а внизу в его лучах сверкало и искрилось море. И пока я смотрела, взволнованная не только открывшимся необычным видом, но и его прикосновением, он сказал:
— Ну, как? Посмотрите на эти отражения! Боже, как красиво! Просто прелесть!
Он произнес это с таким восхищением, что оно передалось и мне, всего лишь несмышленому ребенку. Потом мы еще несколько раз приходили к этому окну, но я уже никогда больше не чувствовала такого волнения, как в первый раз.
Помню еще и другой вечер, уже незадолго до нашего отъезда, как раз в равноденствие. Глядя через стекло закрытого окна, он говорил:
— Селеста, подойдите сюда. Нужно чинить эту дамбу, а то все здесь разнесет вдребезги.
Я уже замечала это и пугалась, но, не зная водной стихии, не представляла море разбушевавшимся, бросающим свои брызги чуть ли не в наши окна. И я ответила, что пока я еще не готова к Страшному Суду.
— Вот увидите, как это красиво! И бояться совсем нечего. А что бы вы сказали в Бретани!
И он рассказал мне, как они вместе с его близким другом Рейнальдо Аном ездили специально во время осеннего равноденствия любоваться большими приливами на мысе Раз.
— Это было просто великолепно, Селеста! Как бы я хотел снова побывать там!
И впервые он сказал мне то, что потом часто упоминалось в наших разговорах:
— Может быть, если мне будет получше... И вас я тоже возьму с собой. Вы непременно должны побывать там.
И в его голосе была почти детская грусть о тех картинах, которые он так хотел увидеть еще раз.
Это была чудесная поездка, но слишком недолгая. Дела на войне ухудшались. Для нас же первым неудобством была реквизиция гостиницы под нужды армии и раненых, которым не хватало мест, — тогда шла битва при Марне и другие тяжелые бои. Г-н Пруст очень беспокоился о своем брате Робере, который, как и мой муж, был мобилизован на второй день, но попал в Верден и работал во фронтовых госпиталях.
