Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида. Стихотворения

Задумчиво стою у райского порога[1].
Перешагнуть его нет сил.
Как погляжу в лицо всеведущего Бога,
Когда он спросит: «Как ты жил?»

Кончен день бесполезной тревоги[2]
И ненужного миру труда,
Отшумел, на житейской дороге
Не оставив живого следа.

И в прошедшем так много их было,
Не оправданных будущим дней…
. . . . . . . .
Тщетно солнце доныне светило
Над бесплодной душою моей.

Тихо плачут липы под дождем[3].
Сладко пахнет белая гвоздика.
А над ней по ставне за окном,
Расцветая, вьется повилика.

Вот и ночь. Душиста и темна,
Подошла неслышными шагами,
Обняла уснувший мир она
И кропит, кропит его слезами.

Как тихо. Оливы сплетают[4]
Серебряно-серый убор
По склонам террас, что сбегают
Ступенями желтыми с гор.

Как будто своею стеною
Мою оградить тишину
Им велено было судьбою,
Пока здесь навек не усну.

Не слышно ни птиц щебетанья,
Ни чистых мелодий цикад.
Лишь ветер прилива дыханье
Доносит в Забвения сад.

В серебре пушистом инея[5]
На лесной опушке ель
Смотрит в дали бледно-синие,
Где взмелась уже метель.

Разыгралась, разметалась,
Крылья к небу подняла,
По дорогам разостлалась,
С плачем к ели подошла.

«Жутко в поле ночку темную
Коротать, царица Ель!
Приголубь меня, бездомную,
Бездорожную метель.

Пуховой лесной тропинкою
Легче зайки я скользну,
Ни одной сухой былинкою,
Ни листком не шелохну.

Под сосною, под высокою
Лягу в чаще отдыхать,
Жутко в поле одинокою
Меж сугробов ночевать».

Ель задумалась, качнулась,
Путь-дорогу ей дала,
А метель к земле пригнулась,
По тропинке поползла.

Вьется тихая, несмелая,
Плачет тонким голоском.
Впереди поляна белая
Расстилается ковром.

Как метель к ней подобралась,
Сразу крылья развела,
Разыгралась, разметалась,
По верхам гулять пошла.

С визгом, с ревом, с завываньем
Над вершинами кружит,
Похоронными рыданьями
В чаще эхо ей вторит.

Вся от ужаса шатается
На лесной опушке ель,
И над нею издевается
С долгим хохотом метель.

Шевелится дождик под окном[6].
Ночь темна.
Что-то шепчут липы под дождем
У окна.
Голос ночи, жалобен и тих,
Говорит:
Отчего утрата дней былых
Всё болит?
Отчего оторванный цветок,
Что упал
С серебристой липы на песок,
Не завял,
Но, оторван, дышит и живет,
И в тоске
Милосердной смерти к утру ждет
На песке?

Я люблю полусон[7],
Полусвет, полумглу
Освещенных окон.
В полумгле, на полу —
Зачарованный блеск,
Нежный говор и плеск —
Струй ночных дождевых.
И дыханье живых
Ароматных цветов
У забытых гробниц.
Улетающих птиц
В небе жалобный крик.

Недосказанность слов.
В лицах тайны печать —
И всё то, что язык
Не умеет сказать…

Тихо шиповник коралловый,
Тихо роняет плоды
В лоно туманно-опаловой,
В лоно холодной воды.

Шепчутся ивы плакучие,
Шепчутся в сонной тиши:
Чьи это слезы горючие
Так хороши?

Тихо камыш колыхается,
Тихо засохший звенит:
Кажется, лето кончается,
Кажется, жизнь улетит?

Шепчутся травы поблекшие,
Шепчутся: как же нам быть?
Чем же нам лето усопшее,
Чем воскресить?

Золотясь и пламенно краснея,
Смотрит лес в синеющую даль.
Как тиха пустынная аллея!
Как светла в ней осени печаль!

Словно реет в воздухе остывшем
Воскресенья радостный обет
И сердцам, безвременно отжившим,
Говорит, что смерти больше нет.

Заря алеет над горами,
Внизу шумит дубовый лес,
И реет ласточка кругами
В прохладе утренних небес.

Как хорошо ей, как отрадно
Про жизнь и утро щебетать
И воздух синий и прохладный
Крылами вольно рассекать.

Заботы нет у Божьей птицы —
Не жнет, не сеет, и готов
На башне сводчатой темницы
От непогод ей тихий кров.

За ней следит глазами Жанна,
Спокойна духом и ясна:
Пускай свобода ей желанна,
Но и тюрьма ей не страшна.

У Жанны – скованные руки,
Кругом – солома, камень, сор…
Сегодня – пыток долгих муки,
А завтра ждет ее костер.

В долине Рейна за горою
Теперь семья о ней скорбит
И завтра с утренней зарею
На площадь казни поспешит.

Какою тьмою несказанной
Покроет душу им печаль!..
Детей глубоко любит Жанна,
Но ей покинуть их не жаль:

Пути укажет им прямые,
И хлеб, и жизнь им даст Христос,
Одевший лилии лесные
В живой атлас и жемчуг рос.

Заря всё выше над горами
Встает, румянит темный лес,
И реют ласточки кругами,
И свод безоблачен небес.

На лес, на небо смотрит Жанна
И с верой думает она,
Что жизнь прекрасна и желанна,
А смерть – близка и не страшна.

…Часы таинственной отрады,
Когда молчанье говорит,
Тепла вечерняя прохлада,
И сумрак ласковый разлит
В аллеях дремлющего сада.

Часы, когда во мгле тумана
Любовь печальна, грусть ясна,
И, как прибоем океана,
Душа в тот мир унесена,
Где нет надежд и нет обмана…

По Неве, где даль речная,
Поздним золотом сверкая
Догорающего дня,
Дымкой вечера оделась, —
Над гранитом загорелась
Блеском чистым
И лучистым
Цепь огня.

Белых сфинксов изваянья
Потеряли очертанья;
С белым сумраком слились
Зданий темные громады,
Их колонны и аркады
Стали тише,
Легче… Выше
Поднялись.

Зыбь угрюмого канала
Почернела, задрожала
Вереницей фонарей.
Желтый свет их заструился,
И под ним зашевелился
Беспокойный
И нестройный
Мир теней.

Помнишь юные, говорящие,
Вдаль спешащие
Золотые на солнце лучи?
Помнишь сказки их торопливые
И счастливые
Всепобедной всемирной любви?
Сердца детского ликование
И сияние
Куполов с голубой вышины?
И в саду с заалевшими почками
Пух травы с золотыми цветочками,
Утро жизни и утро весны!

В полдень жарко смола растворяется[12]
И по красным колоннам стволов
Благовонным елеем спускается
К божеству, что в дубраве скрывается
Меж зеленых увлажненных мхов.

В полдень травы сплетаются гибкие
И пытают у сонных ручьев:
Кто под нашею порослью зыбкою,
Кто уснул с золотою улыбкою
Меж зеленых увлажненных мхов?

Нежно пчелы звенят неустанные,
Словно арфы далекой струна:
Поклонитеся, травы избранные,
Колосистые, серебротканые,
Богу сна.

Упала ночь горячей тенью.
Еще местами небосклон
Кровавой розой и сиренью
Сквозь сумрак ночи напоен.

Но всё властней, всё горячее
Объемлет жаждущая тьма
Садов роскошные аллеи,
Селений скудные дома.

Уже крылом ее одеты
Престолы грозные вершин.
На дальней башне минарета
Сзывает верных муэдзин.

И голос дикий и унылый
Средь виноградников густых
Звучит уверенною силой
Из глубины веков седых.

И сердце грустное тревожит
Наивной веры торжество,
Что нету Бога, кроме Бога,
И Магомет – пророк его!