Александр Дорофеев - Солдатские сказки
Когда дерёшься за скорую свадьбу, никакой враг не устоит…
Как чёрт осолдател
Служил солдат на царской службе. Год служил, два служил, пять лет служил и десять, а всё не выходит ему срок. Царская служба — она долгая.
Солдат домой пишет — поминать велит.
Стоит на часах, да так тоскует, так охота на родине побывать — ну, никакого терпежу!
— Хоть бы, — говорит, — какой чёрт меня туды снёс!
А чёрт, конечно, тут как тут. Только помяни!
— Это ты, — говорит, — звал меня? Чего надо?
— Да вот домой на побывку охота.
— Что ж, — говорит чёрт, — устроить можно. Это для меня пустячное дело. А чем платить будешь?
— Бери последний пятак! У солдата, прости, за душой больше пятака не бывает…
— На кой мне твой пятак?! — плюнул чёрт, — А коли душу отдашь, возьму!
— Если сгодится, так забирай, — говорит солдат, — Тут другая загвоздка! С поста уходить заказано — присягу давал…
— Ну, постою вместо тебя, — говорит чёрт. — Авось не тресну!
И порешили они так: солдат в своей деревне год поживёт, а чёрт за него отслужит.
— Скидывай амуницию! — торопит чёрт. — А вместе с ней и душеньку выкладывай.
А солдат не согласен.
— Э, так дело не пойдёт, — говорит, — Вперёд платить не буду. Солдатская душа не балалайка. Как же я без души домой приду? Да и кто тебя знает, чёрта, — может, обманешь.
— Несговорчивый вы народ, солдаты, — поморщился чёрт, — Ну да ладно, вернёшься — рассчитаемся.
На том и сошлись.
Солдат казённое обмундирование с себя скинул, и, моргнуть не успел, — дома очутился.
А чёрт вместо него на часах стоит.
Подходит к нему генерал. Видит, выправка у часового что надо. Глазами, как полагается, начальство ест. А вот с ремнями беда. Им бы крест-накрест через грудь, а они через плечо болтаются
— Эт-то что такое? Почему кавардак? — хмурится генерал. — Надеть по уставу!
Чёрт и так, и сяк — и мнётся, и ёжится, да никак не приладит ремни…
Но генерал долго не ждёт.
— Болван! — кричит, — Раззява! Проучить его хорошенько!
Генеральский приказ, что отцовский наказ. Стали чёрта учить. Каждый день учат — порют розгами.
И вроде бы всем хорош солдат! Службу несёт справно. Ну, не к чему придраться, кабы не эти ремни. Учи ты его, не учи, а болтаются, хоть плач, через плечо. Конечно, мудрено смекнуть, откуда у солдата такое упрямство.
— Ну, дурья башка! — просит ротный, — Чего тебе стоит, братец? Присобачь ты их по форме, — крест-накрест!
Да где ж это видано, чтоб у чёрта крест на груди?!
Долго учили его — то розгами учили, то плетью, а то и шомполом.
Вот уже условленный год подходит к концу. Ждёт чёрт, недождётся, когда солдат вернётся. Стоит на посту, зорко по сторонам глядит — не прозевать бы солдата.
И видит — ползёт-пробирается кто-то к оружейному складу. Ночь такая тёмная, что другой бы и не заметил. А чёрт мигом подскочил, как из-под земли вырос. Хвать лазутчика за шиворот и в тюрьму сдал.
«Совсем я осолдател! — размышляет чёрт, — Не хватало ещё мне, чёрту, злодеев ловить!»
Так-то, может, и мыслит, но маленько даже гордится.
На другой день зовут его к генералу. Награда ждёт, Георгиевский крест за поимку злоумышленника. И хочет генерал самолично на грудь его приколоть. Уж коли такое геройство, то ремни не в счёт, о ремнях можно и забыть на день.
А чёрт думает: «Всё, крышка! Влип! Сгорю под крестом, словно лучинка! Как бы убраться втихомолку, подобру-поздорову?»
— Дозвольте, — говорит, — ваше высокоблагородие, отлучиться, портянки сменить. Хочется в свежих принять награду!
Генерал поморщился, но делать нечего, отпустил.
Завернул чёрт за угол, да нос к носу с солдатом столкнулся.
— Ах, братец! — возликовал чёрт. — Вот спасибо, не подвёл — минута в минуту! Сейчас тебя крестом угостят!
Скинул амуницию, и бежать со всех ног без оглядки. Про душу солдатскую и не вспомнил.
А солдат получил от генерала награду и, как ни в чём ни бывало, службу несёт.
И ремни на нём по форме — крест-накрест. И Георгий на груди. А главное — душа на месте.
Козёл в сарафане
Отслужил Карап в солдатах двадцать пять лет — полный казённый век.
Ну, а после отставки, известно, каждый солдат — сам себе голова. Если, конечно, голова ещё цела.
Вернулся Карап домой, в село Пустые Горшки. А дом-то уж пуст. Родители не дождались, померли. Братья и сёстры кто куда разъехались.
Вот, чтобы от тоски не лопнуть, нанялся Карап сельским пастухом. Каждое утро пригонял на луг стадо — в большинстве знакомых коров.
Трава на том лугу была райская — сочная, сладкая, как-то особенно муравна. Воздухи нежны и легковетрены. И всякое соцветье — клевер, василёк, донник, короставник — мило глазу. Уместна и музыка, вроде бузиновой дудочки, которой Карап веселил коров. У весёлой-то коровы, говорят, молоко цельней.
Редко, конечно, но бывают такие места, где всем хорошо.
Например, в бане — хорошо многим, а иным дурно.
А на Караповом лугу — благодать и умиротворение. У коров, право, такой вид, будто не стадо жвачных, а отряд природоведов. В глазах — мысль и разные вопросы.
Сам Карап не на каждый ответ знал. А другой раз, случалось, лукавил.
— Почему Карапом звать? — призадумывался вроде, откладывая дудку. — Был, бодёнушки, — кабы нет?! — такой святой в святцах. Великий великомученик. Басурмане долго-предолго в котле его варили и заживо скушали.
Коровы вздыхали так, как только коровы и могут, — сокрушительно. Не верили в злодейство.
И правильно. Пастух, коротенький толстячок, от роду имел прозвище — Карапузик. Но с годами «узик» отвалился. Какой уж там «узик», когда кругом широты и толщины!
В полку для него еле-еле амуницию подыскивали. Кормили абы как, особенно в походах — вода да сухари — но как был боров, так и остался. Такое вот природоведение!
С раннего утра посиживал Карап среди мирного стада, как тучный арбуз на бахче. На дудке играл, на вопросы отвечал. Без кнута обходился. Затемно провожал коров по домам.
Такое это место было, Карапов луг, где всем хорошо. Уходить грустно.
В середине августа есть день, когда ведьмы шалят — задаивают коров чуть не до смерти и молоком обпиваются. На заре обыкновенно падает сливочный туман — только и видать по вершинам.
Вроде дерево… То ли труба на крыше? Колокольня ли? А тут, что ли чья-то лысая макушка? А вот рога — чёрт знает чьи рога!
Но у Карапа было средство. Как говорится, нос курнос, а рыло дудкой. Во весь дух дудел, прокладывая зыбкую тропу — эдакую нору в тумане. По ней гуськом брели коровы.
От Пустых Горшков до Карапова луга висело в тумане длинное, извилистое «фью — и — и — ти — ю — у» — распугивало ведьм. Для ведьмы хуже дудки нет отравы.
Туман быстро унесло. На солнце серебрились летние паутинки. Такой паутинкой дурную память завязывают. Ни ведьм, ни тумана, ни суеты, ни мороки, ни полкового командира. Чудесно! Коровы, как добрая родня, мерно жуют траву.
— Почему так хорошо, бодёнушки? — переспросил Карап. — Да нет у меня перед вами гордости. У вас молоко, у меня — дудка. Нет к вам зависти. Чистое место — наш луг! Всему тут своё время.
Как раз в это время и послышалось сзади:
— Сидит горшок на горшке, сидит пустой на полном!
Карап обернулся. Перед ним стоял козёл — самец козы — величиной с пару банных веников.
— Иван Иваныч! — обознался было Карап, но осёкся. — Кабы нет!..
Козёл был чужаком. Самодовольный щёголь с кудрявой бородой и в красном сарафане. Глядел на Карапа, будто размышлял, — человек это или что-то бахчевое. Рога круто завивались, оттягивая лоб и задирая морду, отчего выражение было надменным. Он постукивал копытом оземь. И увядали васильки.
Карап, ища поддержки, оборотился к коровам. На их лицах было смятение. Изо ртов торчали пучки клевера. Всё окаменело на лугу. А стадо казалось гипсовым.
— Васька, Васька — бесова родня! — крикнул Карап, перекрестился дудкой и заиграл польку «Не годится с козлом водиться».
А козёл — в пляс! Кривляться да ломаться, задирая сарафан. То ли отдалялся, то ли нарочно уменьшался, но очень ловко растворялся среди донника и короставника. Скинул сарафан, который завис над лугом, как короткая заря, и — нету козла. Утёк, точно туман.
И всё вроде бы, как прежде, хорошо. Да почуял Карап другое время. Старое кончилось. Новому начало.
У коров в глазах — лживая суетливость, и вопросы их подловатые.
— Кто тут пустой горшок? — вздохнул Карап и даже закашлялся. — Не знаю, бодёнушки, что и ответить… Козлы — они насмешники. Особенно, когда в сарафанах.
Но коровы и тут не поверили. Глядели на Карапа так, будто именно он — пустой горшок. Верно, они нашептали-насплетничали своим хозяевам, потому что на другой день по всему лугу бродили сельчане-пустогоршковцы с большими лопатами и кирками.
