Александр Дорофеев - Солдатские сказки
Каша из топора
(сказка на побывке)Шёл, было дело, старый солдат на побывку домой, ногами вёрсты мерил. Дождём его поливало, ветром его обдувало, солнцем тоже припекало. Иззяб, оголодал. Притомился в дороге, есть хочется. А тут как раз малое сельцо на пути.
Как говорится, идёт солдат селом, да глядит кругом. Постучал в избу справную.
Вышла к нему хозяйка.
— Здравия желаю, красавица! — говорит солдат. — Пустите отдохнуть дорожного человека, кости погреть.
А хозяйка в ответ:
— Как же, как же, есть у меня клеть.
Скупая да хитрая хозяйка-то была. Всего у неё вдоволь, а солдата жалко накормить. Прикинулась глуховатой сиротой. Одно на уме — как бы незваного гостя спровадить…
— Какая такая клеть!? — говорит солдат, — Обогреться бы мне да чего-нибудь поесть.
— Вот на гвоздике и повесь!
— Да никак ты совсем глуха? — спрашивает солдат.
А хозяйка всплеснула руками:
— Я про то и говорю, что нет петуха.
Только служивого человека просто так не сплавишь, не проведёшь. Как гаркнул солдат:
— Шагом марш! Левой! Левой! — и прямым ходом в избу ввалился.
«Погоди, — думает, — Сейчас тебе глухоту вылечу!»
— Значит, ничем меня не попотчуешь?! — усмехнулся солдат.
— Ну, где хочешь, там и заночуешь, — гнёт своё хозяйка.
Лёг солдат отдыхать на лавку, ранец под голову. А голодное брюхо покою не даёт. Да тут приметил он в углу у печки топор без топорища.
— Дозволь, хозяюшка, кашу из топора сварить.
Хозяйка руками всплеснула:
— Как так? Впервые слышу — из топора каша?
— А вот, дай-ка, красавица, чугунок побольше да разведи в печи огонь.
«Ну, экие чудеса! — думает хозяйка. — В кои-то веки погляжу, как из топора кашу варят». Принесла здоровенный чугунок. Солдат налил воды, поставил на огонь, топор вымыл и положил кипятиться.
Хозяйка глядит, глаз не отводит.
Солдат достал из-за голенища ложку, помешивает варево, пробует.
— Ну, как? — спрашивает хозяйка. — Уварился? Вкусно?
— Скоро каша будет готова, — отвечает солдат. — Жалко, соли нет!
— Да посоли, служивый! Соль-то у меня найдётся.
Солдат посолил. Снова попробовал:
— Эх, всем хороша! Да вот бы горсточку крупы…
Принесла хозяйка из чулана мешочек с крупой:
— Заправь уж, как надо.
Варит солдат, помешивает, пробует да хвалит:
— Ну, генеральская каша — одно слово! А кабы чуточку масла, была бы царской!
Сроду хозяйка не пробовала царской-то каши. Любопытно ей! Принесла из погреба масло.
Солдат сдобрил кашу и говорит:
— Вот теперь — дело! Подавай хлеб, красавица, да бери ложку.
Едят они кашу да похваливают.
— Не думала — не гадала, что из топора этакую царскую кашу можно сварить, — дивится хозяйка.
Солдат ест за обе щёки, посмеивается.
— Ну, спасибо, хозяйка, — встал из-за стола, — Солдаты, что малые ребяты, — и много поедят, и малым сыты.
Потыкал топор ложкой. Из чугунка вынул и — в ранец. За солдатом, известно, — пиши пропало.
— Тебе-то он, красавица, ни к чему — весь выварился. А я, глядишь, поглодаю — в дороге-то и топор, словно сахарная косточка.
Подкрепился солдат, обогрелся, распростился с хозяйкой и снова пошёл вёрсты мерить — на побывку, до дому.
А хозяйка с той поры только так кашу и варила. И до того наловчилась — уже щи из топора, компоты и, правду сказать, водку тоже из топора гонит. Накупила впрок топоров на ярмарке, завела трактир «Каша из топора».
Гостей к ней много захаживает. Особенно на Великий пост.
Ну, а сельцо-то малое превратилось в уездный город по имени Топорики.
Да всё благодаря безымянному солдату, который когда-то на побывку спешил, ногами вёрсты мерил.
Шинель и перина
Повстречался в трактире барин с солдатом. Стал солдат хвалить-нахваливать свою шинель:
— Как дело ко сну — постелю шинель, укроюсь шинелью и под голову шинель! Такая вещь незаменимая!
Ну, у барина глаза разгорелись. Просит барин продать шинель. Прилип, как банный лист, к солдату. Кое-как за двадцать пять рублей сторговались.
Пришёл барин домой и говорит жене:
— Выкидывай, матушка, перину, подушки да одеялы! Только погляди, чего укупил! И постелю, и укроюсь, и в головах положу!
Жене-матушке с первого погляда не полюбилась шинелка, не пришлась по сердцу:
— Олух ты! — говорит, — Дубина ты стоеросовая! Спи теперь, как пёс, у дверей, а на кровать и не суйся!
Ну, постелил барин шинель на лавку. И так и эдак пристраивается, извертелся. Костям жёстко, с боков дует и под головой, как ни крути, — шиш.
Промучился ночь барин, а на утро пошёл с жалобой к полковому командиру.
Позвали солдата.
— Что ж ты, брат, — говорит командир, — обманул барина?
— Никак нет, ваше благородие, — отвечает солдат.
Взял шинель, расстелил шинель, голову положил на рукав, накрылся полою.
— Куда как хорошо, — говорит, — на шинели спится!
И уже, слыхать, похрапывает.
Ну, полковой командир похвалил солдата, подарил пятак на чарочку.
А барину такое обозрение дал:
— Служивому да работящему, тому и камень — перина. А коли баклуши бить, не про вас будет сказано, так и в гробу — бессонница.
Ушёл барин ни с чем — без шинелки, без денег.
А полковой командир склонил, куда пришлось, голову, да тут же и захрапел благородно — так, словно труба в поход призывает.
Немая голубка
Охотился как-то молодой царь-государь. Погнался за красным зверем, да и заблудился. Далеко ускакал от своей свиты.
Места глухие, безвестные. Куда не повернёт — лес да лес. Куда не взглянет — сучья-бурелом. А деревья таковы, что вершинами небо подпирают. Жутковато…
Кружил царь, кружил, в рожок дудел со всех щёк — никто не отзывается. Разве что ветер угукает, или леший дразнит.
День к вечеру быстро склонился. Ни дороги, ни тропиночки. Конь устал, спотыкается. Да и сам царь отдохнуть не прочь.
Только он спешился, как слышит — неподалёку песня. Ну, вскочил на коня заново, поскакал на голос и скоро выбрался на мшистую дорожку.
У обочины одинокий солдат сидит, тянет заунывную песню.
— Здравствуй, служба! — гаркнул царь так, чтоб повеселее вышло.
— Самому здорово, молодец, — солдат отвечает.
— Откуда, братец, куда да зачем? — спрашивает царь.
— Из отпуска в полк, — говорит солдат, — Службу дальше править. А ты кто таков будешь, юнош пылкий? Из охотников что ли?
А царь решил до поры, до времени не признаваться, кто он есть.
— Точно, — говорит, — Погнался за красным зверем, да сбился с пути. А зовут меня на всякий случай Иваном.
— Значит, друг, надо нам с тобой ночлег искать, — рассудил солдат. — Сам не пойму, в какую сторону идти.
Скинул он ранец, влез на дерево:
— Вот удача! — подал голос с макушки. — Вижу, Ванюша, дым неподалёку да слыхать — будто ласковый пёсик брешет!
Спустился солдат, повёл коня под уздцы в примеченную сторону.
Пробираются напрямки, продираются сквозь кусты да валежник. Но разговор разговаривают. Царь про службу спрашивает, про войну.
— Солдатская доля — не своя воля, — сказывает солдат. — А на войне-то всяко. И жар донимает, и ветер обдувает, и дождичком мочит, и ржа сердце точит. Тянется война — конца ей краю нет. Выбраться из неё мудренее, чем из этого дремучего леса. Хорошо бы царю всё высказать, как оно есть.
— А ты, служивый, царя-то видал?
— Видать не видал, — говорит солдат, — а слыхал, будто бы справедливый. И нашим братом солдатом не брезгает!
Так они шли, шли да уткнулись в забор высокий. За ним, видать, большая изба-пятистенок. Постучали в ворота. Сразу собаки взъярились. Вот и весь привет.
Ну, солдат, не долго думая, перемахнул через забор-то. Только на ноги поднялся, видит — два страховитых пса подлетают. То ли волки, то ли медведи — хищная такая, злодейская помесь! Еле успел саблю выхватить. Махнул с присвистом и зарубил зверей — двух одним ударом.
Огляделся, ворота отпер:
— Заезжай, Ванюша! Хоть и не по сердцу мне эта избёнка, а всё от ночи-ненастья схоронимся.
Как взошли на крыльцо, отворилась тяжёлая дверь, сильно скрипучая. Навстречу им старуха.
Солдат поклонился:
— Здравствуй, бабушка, приюти дорожных людей до рассвета, — говорит. — А коли не откажешь, так поужинаем.
Но старуха скрипит да скрежещет пуще двери:
— Нечего тут, негде тут, — и норовит с крыльца спихнуть, — Некуда, незачем!
Солдату такая сердечность хуже вражьей пули.
— Не взыщи, барышня! — и отодвинул бабку в сторону. — Придётся, Ванюша, самим поглядеть, что тут совершается…
Заходят они в горницу. На лавке в углу пригожая девушка сидит, приветливо глядит.
