Людвиг Ежи Керн - Послушай-ка, слон...
Начальнику стало явно не по себе. Он косился с подозрением то на отца, то на мать, то на самого Пиню.
«Очень странные люди, — подумал он про себя. — С такими лучше по-хорошему».
— Итак, что нужно сделать со слоном? — спросил он громко.
— Нужно убрать его из кухни, — сказала Пинина мама.
— В дверь он не пролезет, — пояснил Пиня.
— Как же тогда он попал на кухню? — с хитрой улыбкой спросил начальник.
— Его втащили вот в эти двери, через прихожую, — принялся втолковывать ему Пинин папа. — Ведь мы уже объяснили вам — в то время он был куда меньше.
— Да-да, я забыл... Ну что ж, не вижу иного выхода, как вытащить его через окно... — решил начальник.
— Учтите, это всё-таки второй этаж, — предостерёг его папа.
— Я это учитываю, — сухо сказал начальник. — Такая высота нас не пугает. Наши лестницы достают до пятнадцатого этажа. Смею вас уверить, на высоте второго этажа голова у нас не кружится.
С этими словами начальник вышел из кухни, спустился вниз и направился к своей команде, которая меж тем размотала брандспойты и приготовила насосы.
— Всё немедленно убрать! — гаркнул начальник. — Никакого прысканья и поливания! Приставить лестницы к окну второго этажа! — И он указал на окно кухни, где находился Доминик. — Готовь веревки! Будем перетаскивать слона!
Пожарные тут же подумали, что начальник спятил, но виду не подали. Они знали — с ним лучше не связываться. Приставили лестницы, мигом вскарабкались наверх и топориками, которые носит при себе каждый пожарный, — раз-два! — высадили оконную раму. Пожарные привыкли таким образом открывать окна — это отнимает очень мало времени. А время на пожаре имеет огромное значение. Пожара, правда, не было, но привычка остается привычкой.
Четверо пожарных остались снаружи на двух приставных лестницах, по двое с каждой стороны, четверо других с верёвками в руках влезли через окно на кухню. А по ступенькам обыкновенной лестницы на кухню взбежал начальник. Театральным жестом указав пожарникам на Доминика, он крикнул:
— Связать!
Пожарные мгновенно обвязали Доминика верёвками и потащили к окну. Затем приподняли и поставили на подоконник. К счастью, Доминик протиснулся через окно, или, вернее, через ту дыру, которая теперь вместо окна зияла на кухне. Ни спина, ни бока поцарапаны не были. Между нами говоря, окно было большое, одно из самых больших окон, какие мне только приходилось видеть на свете!
Таким образом Доминик очутился вдруг по ту сторону стены, на улице. Слегка покачиваясь на верёвках, он повис над двором на высоте второго этажа. Это ему очень понравилось. Он даже завыл от удовольствия, как пожарная сирена, что едва не кончилось трагически. Пожарники подумали, что где-то поблизости случился пожар, чуть было не бросили всё и не побежали по сигналу. Только в последний момент им с трудом удалось обуздать своё рвение.
Доминик стал медленно опускаться на землю. Зеваки, которые не имели ни малейшего представления, что всё это значит, увидев слона, устроили пожарным овацию. Откуда ни возьмись, появились журналисты и фоторепортёры, подъехала даже машина студии документальных фильмов. Под приветственные крики начальник команды выгнул дугой грудь и, словно сытно пообедавший тигр, принялся шевелить торчащими в разные стороны усами.
На следующий день в газетах поместили фотографии. На одной из них был начальник пожарной команды — он покровительственно похлопывал Доминика по длинному белому хоботу.
«Ни один пожар не принёс мне такой славы, как этот слон!» — ворчал себе под нос начальник команды, читая за завтраком газету.
IX
Возле дома, где жил Пиня, был садик. В этом садике и поставили Доминика.
Шёл май, с каждым днём становилось всё теплее. Но по ночам было ещё прохладно. Фарфоровая кожа Доминика покрывалась пупырышками. Никто этого не замечал, потому что ночью темно — хоть глаз выколи. Но если бы всё же кто-то подошёл к Доминику, как это, скажем, делал Пиня, погладил его по боку, он ощутил бы под пальцами эту гусиную кожу, тысячи дрожащих пупырышков. Бррр!
Да, Пиня каждый вечер в сумерках приходил к Доминику. Приходил он к нему, конечно, и днём, но это были совсем не те встречи.
Ночью у Пини была определённая цель. Вы уже, наверно, догадались какая. Ну разумеется! Ночью Пиня приносил Доминику витамины.
С тех пор как Доминик поселился в саду, он мог расти сколько душе угодно. Пиня, желая вырастить из него слона-великана, усиленно кормил его витаминами. Иногда даже отдавал ему свою порцию целиком, а это было, конечно, рискованно — а ну как собственный рост прекратится! Откровенно говоря, с Пининым ростом дело обстояло не так уж плохо. Измерения, произведённые мамой и папой, показали, что Пиня вырос на целых три сантиметра. На косяке сделали новую отметку. Радость была неописуемая. Отправили даже письмо тёте, которая вот уже много лет жила в Америке и Пиню никогда в глаза не видела. Точно так же, впрочем, как и Пиня эту свою тётю.
— Я вижу, ты мёрзнешь, — заметил Пиня во время одного из таких визитов, заботливо поглаживая Доминика по озябшей фарфоровой коже.
Вместо ответа Доминик защёлкал своими великолепными бивнями.
— А почему мёрзнешь? — продолжал Пиня. — Потому что совсем не двигаешься. Если б ты двигался, ты бы не мёрз. Послушай-ка, слон, попробуй двигаться.
Сказав так, Пиня поцеловал Доминика в хобот и помчался домой спать.
Оставшись один, Доминик задумался.
«Двигаться! Легко сказать! Вот если б у меня был учитель, который бы мне всё растолковал, помог бы мне сделать первые шаги...»
С тех пор как Доминик очутился в саду, он частенько думал об этом. Все кругом двигались. Люди, собаки, кошки, автомобили, трамваи за забором, пчёлы, мухи, занавески в окнах, даже деревья шевелили своими вытянутыми к небу руками — и только он, Доминик, торчал на месте без движения. Даже воробьи стали над ним издеваться.
— Чирик-чирик-чирик! — чирикали они. — Шевелись, шевелись! Чирик-чирик-чирик! Смотри, пожалуйста, в оба, какая особа — трудно пошевелиться... Чирик-чирик!
Обидного в этом было мало, но удовольствия тоже не доставляло. И Доминик задумался, как ему быть. Надо найти учителя, который даст полезный совет, поможет в самом начале. Да, именно учителя ему недоставало! Но как найти учителя, если ты стоишь и не двигаешься?
Учитель, к счастью, нашёлся сам.
Однажды, когда раздумье стало особенно мрачным, Доминик услышал откуда-то снизу, с самой земли, тихий голосок:
— Ты что, памятник?
— Нет, — ответил Доминик, — я не памятник.
— А выглядишь совсем как памятник, — заметил голосок.
— Может, и выгляжу, но я не памятник.
— Знаешь, почему ты похож на памятник?
— Ну?
— Потому что стоишь и не шевелишься.
— Значит, все, кто не шевелится, и есть памятники?
— Не обязательно...
— А это хорошо — быть памятником? — спросил, не на шутку заинтересовавшись, Доминик.
— Точно я тебе сказать не могу, но думаю, что не очень.
— Почему?
— Потому что надо всё время торчать на одном месте.
— В этом нет ещё ничего плохого.
— Для кого как. Я бы с ума сошёл!
— Ты не любишь торчать на одном месте?
— Ненавижу!
— И не хотел бы стать памятником?
— Ни за что на свете! Памятник, например, не может убежать...
— Убежать... от кого?
— От дождя или от снега.
— Это правда, — согласился Доминик. — Но зато памятнику никогда не бывает больно.
— Подумаешь! Пусть лучше мне будет больно, зато я двигаюсь.
— Ты любишь двигаться?
— Обожаю. Целый день я в движении.
— А кто ты такой?
— Муравей. В нашем муравейнике меня зовут Фумтя.
— А я Доминик, фарфоровый слон.
— Очень приятно.
— Мне тоже очень приятно, только я тебя не вижу. Где ты?
— Здесь!
— Где?
— Возле твоей правой передней ноги.
— Я, к сожалению, не умею двигать ни головой, ни шеей, и мне тебя не видно.
— Погоди, сейчас подползу поближе.
И Фумтя принялся усердно взбираться по ноге Доминика, всё выше и выше. Через сорок пять минут он добрался до глаза.
— Теперь видишь? — спросил Фумтя.
— Вижу, — ответил Доминик. — Какой же ты маленький!
— Зато ты огромный! Ни разу мне ещё не пришлось карабкаться по такой большой ноге.
— Устал?
— Немножко.
— Отдохни, потом я тебе кое-что скажу.
— Давай лучше сразу!
— Мне стыдно об этом говорить...
— Вот ерунда! Говори, и дело с концом!
— Знаешь, у меня к тебе большая просьба...
— Пожалуйста...
— Я очень хочу, чтоб ты стал моим учителем.
— Чему же я тебя буду учить?
— Тому, что умеешь сам.
— А именно?
— Фумтя, дорогой друг, научи меня двигаться! Мне очень хочется ходить, поворачивать голову, махать хоботом, перебирать ногами. Чтоб эти дурни воробьи никогда больше не чирикали: «Шевелись, шевелись!» Чтоб они меня не дразнили: «Смотри в оба, какая особа — трудно пошевелиться». Чтоб самая последняя ветка на дереве не задирала носа, потому что она умеет двигаться, а я нет.
