Туве Янссон - Опасный канун
Тем временем, пока всё это происходило, на борту плавучего дома выдалось очень беспокойное утро. Муми-мама отказалась от еды. Она сидела в кресле-качалке и беспрерывно повторяла:
— Бедные дети, бедное моё Муми-дитя! Один-одинёшенек на дереве! Отыщет ли он теперь путь домой? Вы только представьте себе: вот наступает ночь, кричат совы…
— Закричат-то они только в августе, — утешил её Хомса.
— Не всё ли равно, — плакала Муми-мама. — Всегда найдётся кто-нибудь страшный, кричать-то.
Муми-папа озабоченно разглядывал дыру в крыше чулана.
— Моя вина, — сказал он.
— Не кори себя, — сказала Муми-мама. — Твоя палка была такая старая и гнилая, кто же мог знать. Уж наверное они отыщут путь домой!
— Если только их не съели, — сказала крошка Ми. — Муравьи, поди, так их искусали, что они стали что твой апельсин.
— Поди поиграй, не то останешься без десерта! — сказала дочь Мимлы.
Миса облачилась в чёрное.
Она уселась в углу и сладко плакала.
— Ты и вправду так горюешь по ним? — сочувственно спросил Хомса.
— Нет, самую малость, — ответила Миса. — Я просто ловлю случай, чтобы поплакать!
— Ну-ну, — сказал Хомса, так, видно, ничего не поняв.
Он попытался установить, как произошло несчастье. Осмотрел дыру в крыше чулана и пол гостиной. Единственное, что он обнаружил, был люк под ковром. Люк вёл прямо в чёрную булькающую воду под домом. Хомсу это очень заинтересовало.
— Не мусоропровод ли это? — сказал он. — Или плавательный бассейн? А может, так задумано для того, чтобы сбрасывать туда врагов?
Но никто не стал ломать над этим голову. Одна только крошка Ми легла на живот и уставилась на воду.
— Да, наверно для врагов, — сказала она. — Отличный потайной люк для больших и маленьких мошенников!
Весь день пролежала она у люка, высматривая мошенников, но — как жаль! — не увидела ни одного.
Никто не упрекал Хомсу впоследствии.
Это случилось как раз перед полуднем.
Эмма не показывалась всё утро и не выходила даже поесть.
— Уж не захворала ли она, — предположила Муми-мама.
— Нет! — сказала дочь Мимлы. — Просто она натаскала столько сахару, что теперь только на нём и живёт!
— А ты, миленькая, всё же сходи посмотри, не захворала ли она, — усталым голосом сказала Муми-мама.
Дочь Мимлы пошла в угол, где спала Эмма, и сказала:
— Муми-мама спрашивает, нет ли у тётеньки рези в желудке от всего того сахару, который тётенька натаскала?
Эмма ощетинилась всеми своими усами.
Но не успела она ответить, как весь дом содрогнулся от страшного толчка и пол стал стоймя.
Хомса покатился кубарем в лавине обеденных тарелок, а все картины, затрепыхавшись, свалились с потолка и разом погребли под собою гостиную.
— Сели на мель! — крикнул Муми-папа, полузадушенный бархатными портьерами.
— Ми! — крикнула дочь Мимлы. — Где ты? Отвечай!
Однако крошка Ми не могла ответить, если б даже и захотела.
Ибо через люк в полу она скатилась прямёхонько в чёрную воду.
Внезапно раздался какой-то ужасный, квохчущий звук. Это смеялась Эмма.
— Ха, — сказала она. — Это вам за то, что вы свистите в театре!
Глава шестая,
о том, как мстить парковому сторожу
Будь крошка Ми чуть побольше, она бы непременно утонула. Но она легко, как пузырь, проскочила водовороты и, фыркая и отплёвываясь, поднялась на поверхность. Она держалась на воде как пробка, и течение стремительно уносило её всё дальше и дальше.
— Чудно, — сказала сама себе крошка Ми. — То-то удивится моя сестра.
Она огляделась и увидела тарелку для торта и корзинку для рукоделия Муми-мамы. Чуть поколебавшись (ибо на тарелке ещё оставалось несколько кусков торта), она выбрала корзинку и забралась в неё.
Она долго исследовала содержимое корзинки и без зазрения совести разрезала несколько клубков ниток. Затем свернулась калачиком в клубке ангорской шерсти и заснула.
А корзинка плыла себе и плыла. Её уносило всё дальше в залив, туда, где сел на мель их дом, её закачало в тростнике, и, наконец, она застряла в тине. Но крошка Ми не проснулась и тогда, когда течением принесло рыболовный крючок и он зацепился за корзинку Крючок дёрнулся раз, леса натянулась, и корзинка стала осторожно подтягиваться к берегу.
Дорогие читатели, приготовьтесь к сюрпризу. Случайности и совпадения — вещи удивительные. Ничего не зная ни друг о друге, ни о том, что сталось с другим, Муми-семейство и Снусмумрик оказались в одном и том же заливе в самый канун Иванова дня. Да, это был Снусмумрик собственной персоной, в своей старой зелёной шляпе. Вот он стоит на берегу и смотрит на корзинку Муми-мамы.
— Клянусь шляпой, это какая-то крошка мимла, — сказал он и вынул изо рта трубку. Он поворошил Ми вязальной спицей и приветливо сказал: — Не бойся!
— Я муравьев и тех не боюсь! — вскочив, ответила Ми.
Они стали присматриваться друг к другу.
Когда они виделись в последний раз, Ми была такая маленькая, что её едва можно было разглядеть, поэтому неудивительно, что они не узнали друг друга.
— Эге, — сказал Снусмумрик и почесал у себя за ухом.
— Сам ты эге! — сказала Ми.
Снусмумрик вздохнул. Он был в отлучке по важным делам и вдобавок надеялся побыть немного в одиночестве, прежде чем возвратиться в Муми-дол. И вот, оказывается, какая-то распустёха мимла сунула ребёнка в корзинку для рукоделия и пустила вплавь по воде.
— Где твоя мама? — спросил он.
— Её съели, — соврала крошка Ми. — У тебя найдётся что поесть?
Снусмумрик повёл трубкой в сторону. Над его бивачным костром тихо булькала кастрюлька с горохом. Поблизости стояла другая, с горячим кофе.
— Но ты небось только молоко и пьёшь? — сказал он.
Крошка Ми презрительно фыркнула. Не моргнув глазом она опрокинула в себя целых две чайные ложки кофе и закусила их целыми четырьмя горошинами.
Снусмумрик залил костёр водой и проговорил:
— Вот это да!
— Теперь мне опять хочется спать, — сказала крошка Ми. — Лучше всего мне спится в карманах.
— Вот оно что, — сказал Снусмумрик и сунул её в карман. — Главное, ты знаешь, чего хочешь.
Клубок ангорской шерсти она забрала с собой.
А Снусмумрик побрёл дальше по прибрежным лугам.
Та огромная волна выдохлась у входа в залив, и, ничем не потревоженное, лето здесь блистало во всей своей красе. Единственное, чем сказалось здесь извержение вулкана, были тучи пепла и великолепные тёмно-красные закаты, которыми так часто любовался Снусмумрик. Он ничего не знал о том, что приключилось с его друзьями в Муми-доле, и думал, что они мирно посиживают себе на веранде и празднуют середину лета — Иванов день.
Иногда он думал о том, что Муми-тролль заждался его. Но прежде чем возвратиться, он должен крупно поквитаться с парковым сторожем.
А сделать это можно только в ночь на Иванов день.
Тогда завтра ничто больше не будет связывать его.
Снусмумрик достал губную гармошку и начал наигрывать старый напев Муми-тролля «Эй, зверятки, завяжите бантиком хвосты!».
Крошка Ми тотчас проснулась и выглянула из кармана.
— Эту песенку я знаю! — воскликнула она и запела пронзительным комариным голоском:
Эй, зверятки, завяжите бантиком хвосты!
У всех хемулей короны и венцы.
Хомса будет танцевать, когда зайдёт луна.
Не тужи и пой, малютка Миса, допоздна.
Красные тюльпаны, сгрудившись толпой
Вокруг дома Мумрика, качают головой.
Перед ликом солнца тихо ночь уйдёт,
Свою шляпу Мимла так и не найдёт.
— Откуда ты её знаешь? — удивлённо спросил Снусмумрик. — Слова почти все верны. Ты прямо-таки чудо-дитя.
— В этом можешь не сомневаться, — ответила крошка Ми. — А ещё у меня есть секрет.
— Секрет?
— Да, секрет. Насчёт грозы, которая вовсе не гроза, и насчёт гостиной, которая кружится. Но я тебе ничего не скажу.
— У меня тоже есть секрет, — сказал Снусмумрик. — Он в моём рюкзаке. Пройдёт немного времени — и ты увидишь его. Но прежде я должен расквитаться с одним мошенником по одному старому делу!
— Мошенником? Большим или маленьким? — спросила крошка Ми.
— Маленьким, — ответил Снусмумрик.
— Это хорошо, — сказала крошка Ми. — Разбираться с маленькими мошенниками куда легче.
Довольная, она вновь залезла в клубок шерсти, и Снусмумрик осторожно пошёл дальше вдоль длинной ограды.
Там и сям на ограде висели объявления:
ВХОДИТЬ НА ТЕРРИТОРИЮ ПАРКА СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯСторож парка и сторожиха жили вместе, и, разумеется, в парке. Они подстригали и обрезали все деревья под кружок или четырёхугольник, и все дорожки в парке были прямые как палка. И если только какая-нибудь травинка осмеливалась подняться чуть выше остальных, её тотчас срезали, и ей приходилось снова расти изо всех сил.
