Оскар Уайльд - Сказки
На крыльце их встретила старая женщина, в черном шелковом платье, белом чепце и переднике. Это была миссис Эмни, экономка замка. Леди Кэнтервилль настоятельно просила миссис Отис оставить миссис Эмни в прежней должности. Она перед каждым низко присела и по старинному странному обычаю проговорила: «Добро пожаловать в замок Кэнтервилль».
Они прошли в дом и через прекрасную старинную залу времен Тюдоров попали в библиотеку, длинную низкую комнату с обшивкой из черного дерева и большим витражным окном. Здесь был подан чай; хозяева, сняв пальто, уселись и стали осматриваться; миссис Эмни разливала чай.
Вдруг миссис Отис заметила большое красное пятно на полу, как раз перед камином, и сказала миссис Эмни:
– Смотрите, здесь что-то пролили.
– Да, сударыня, – ответила старая экономка шепотом, – на этом месте пролилась кровь.
– Какой ужас! – воскликнула миссис Отис. – Я не желаю, чтобы в комнатах были пятна крови. Велите его смыть сейчас же.
Старушка улыбнулась и ответила тем же тихим, загадочным голосом:
– Это кровь леди Элеоноры Кэнтервилль, которую на этом самом месте убил сэр Симон де Кэнтервилль, ее супруг, в 1575 году. Сэр Симон жил потом еще девять лет и вдруг исчез при очень загадочных обстоятельствах. Тела так и не нашли, но грешный дух его и теперь еще бродит по замку. Это несмываемое пятно поражает всех туристов, его нельзя уничтожить.
– Что за глупости! – воскликнул Вашингтон Отис. – Универсальное средство Пинкертона выведет его в одну минуту. – И не успела испуганная экономка удержать юношу, как он уже стоял на коленях и тер пятно на полу чем-то вроде фабры для усов. Пятно исчезло.
– О, я был уверен в «Пинкертоне»! – с торжеством вскричал он, обернувшись к родным. Но едва он произнес это, темную комнату резко осветила яркая вспышка молнии, и оглушительный удар грома заставил всех вскочить со своих мест. Миссис Эмни упала в обморок.
– Какой отвратительный климат, – спокойно сказал американский посол, зажигая новую сигару. – Эта допотопная страна так густо населена, что на всех не хватает даже приличной погоды. Эмигрировать – это все, что остается англичанам.
– Друг мой Хирам, – произнесла миссис Отис, – что нам делать с женщиной, которая страдает обмороками?
– Вычти из ее жалованья, как за битье посуды, и это не повторится, – сказал посол.
И действительно, миссис Эмни вскоре пришла в себя. Но, несомненно, она была очень взволнована и предупредила миссис Отис, что ее дому грозит беда.
– Сударь, – сказала она, – я своими глазами видела такие вещи, что у всякого доброго христианина волосы стали бы дыбом; Господи, были ночи, когда я глаз не смыкала, такие ужасы здесь происходили.
Но хозяин и хозяйка успокоили женщину, объяснив, что не боятся привидений, и старая экономка, призвав благословение небес на своих новых господ и попросив прибавки жалованья, вся дрожа, ушла в свою комнату.
IIБуря пробушевала всю ночь, но больше не случилось ничего особенного. Однако утром, когда семья сошла вниз к завтраку, страшное пятно оказалось на том же месте.
– Не думаю, чтобы в этом было виновато мое средство, – сказал Вашингтон, – его я всегда применял с успехом, следовательно, это дело рук привидения.
Он опять стер пятно, но назавтра оно появилось снова; то же случилось и послезавтра, хотя мистер Отис вечером собственноручно запер библиотеку, а ключ спрятал в карман. Все семейство было заинтриговано, мистер Отис стал подумывать, не слишком ли скептически он относился к привидениям, и выразил желание сделаться членом психологического общества, а Вашингтон написал длинное письмо господам Мейр и Подмор о неустранимости кровяных пятен в случае их связи с преступлением. В наступившую затем ночь всякое сомнение в существовании привидений было навсегда отброшено.
Днем вовсю жарило солнце, и с наступлением вечерней прохлады все семейство отправилось гулять. Вернулись они домой только к девяти часам. Был подан ужин. Разговор вовсе не касался привидений, и, следовательно, не было главной причины той повышенной восприимчивости, которая обыкновенно предшествует таким чудесам.
Темы разговоров, как мне потом сообщила миссис Отис, были самые обычные для просвещенных американцев из высшего общества, например, говорили о бесконечном превосходстве мисс Фанни Давенпорт как актрисы над Сарой Бернар; о том, что невозможно найти гречневое печенье даже в лучших домах Англии; о значении Бостона в формировании мировой души; об удобстве системы льготного провоза багажа на железных дорогах и, наконец, о приятной мягкости нью-йоркского выговора в противовес лондонскому. Ничего сверхъестественного не затрагивали, о сэре Симоне Кэнтервилле не было и речи. В одиннадцать часов разошлись, а через полчаса дом уже погрузился во мрак.
Но вскоре мистер Отис проснулся, услыхав шум в коридоре. За дверью был слышен звон металла – и все ближе и ближе. Посол сейчас же встал, зажег свечу и посмотрел на часы. Было ровно час. Мистер Отис оставался совершенно спокоен и пощупал свой пульс: пульс бился ровно, как всегда.
Странные звуки не умолкали, он явственно различал звуки шагов. Посол надел туфли, взял с ночного столика какой-то флакончик и открыл дверь.
Прямо против него, в бледном свете луны, стоял старик. Его вид был ужасен: красные, как горящие уголья, глаза, длинные седые спутанные волосы, ниспадавшие по плечам, грязное, оборванное платье старинного покроя; тяжелые ржавые цепи на руках и ногах.
– Милостивый государь, – сказал мистер Отис, – я прошу вас смазать немного ваши цепи и надеюсь, что вы не откажетесь принять от меня для этой цели пузырек машинного масла «Восходящее солнце демократической партии». Говорят, одного смазывания вполне достаточно для полного успеха. На этикетке же вы можете найти блестящие отзывы о нем известных пасторов, моих соотечественников. Я вам поставлю пузырек возле свечи и, если пожелаете, буду рад снабжать вас этим прекрасным средством по мере надобности.
С этими словами посол Соединенных Штатов поставил бутылочку на мраморный столик, запер дверь и лег в постель.
Дух обомлел. С минуту он стоял неподвижно, затем в гневе схватил склянку, швырнул ее на пол и понесся по коридору, глухо стеная и излучая зеленое сияние.
Он достиг уже большой дубовой лестницы, когда отворилась боковая дверь, на пороге показались две маленькие фигурки в белом – и огромная подушка просвистела над его головой. Времени терять было нельзя. Дух использовал четвертое измерение как средство к побегу и скрылся в деревянной обшивке стены. В доме все стихло.
Очутившись в маленькой потайной комнатке левого флигеля, усталый дух прислонился к лунному лучу, чтобы передохнуть, и стал анализировать свое положение. Триста лет без перерыва вел он со славой жизнь приведения – и ни разу еще не был так оскорблен. Он припоминал все свои подвиги. Вот стоит перед зеркалом старая вдовствующая герцогиня и при виде его падает в судорогах, вот четыре горничные бьются в истерике, услышав его легкий смешок из-за портьеры нежилой комнаты; вот священник местной церкви, который до сих пор лечится от нервного расстройства, потому что однажды, когда тот выходил из библиотеки, он задул у него свечу. Вот мадемуазель де Тремульяк просыпается рано утром и видит огромный скелет, сидящий в ее кресле перед камином и углубленный в тайны ее дневника: на шесть недель воспаление мозга приковало ее к постели, а выздоровев, она стала очень религиозна и решительно порвала с известным вольнодумцем господином Вольтером.
А та ужасная ночь, когда злой лорд Кэнтервилль был найден почти задохнувшимся в своей уборной с бубновым валетом в горле?! Перед смертью он признался, что когда-то при помощи этой карты шулерски обыграл Чарльза Джеймса Фокса на пятьдесят тысяч фунтов и теперь привидение засунуло ему эту карту в глотку.
Он мысленно возвращался ко всем своим великим делам, ко всем своим жертвам, начиная с камердинера, застрелившегося в церкви при виде зеленой руки, стучащей в оконную раму, и кончая прелестной леди Стетфильд, всегда носившей на шее черную бархотку: чтобы скрыть отпечатки его пяти пальцев, оставшихся на ее белоснежной коже. Бедная леди кончила тем, что утопилась в пруду в конце Королевской аллеи. С чувством упоения, знакомого каждому истинному художнику, он перебирал в душе лучшие свои роли и горько усмехался, вспоминая то свой последний выход в сцене «Рэд-Рейбен, или задушенный младенец», то свой дебют в Великане Габене, пьющем кровь Безеля Мура, то небывалый фурор, который произвел в один прекрасный июльский вечер, сыграв на площадке в кегли своими собственными костями.
И вдруг являются эти несчастные новомодные американцы, угощают какой-то патентованной гадостью и бросаются подушками! Он поклялся достойно отомстить и до зари сидел, погруженный в глубокое раздумье.
