Каштру Сороменью - Истории Черной Земли
— Отец, мы вернулись, — сказал Кингури.
Но вождь даже не посмотрел на сыновей. Он давно убил в своем сердце всякую память о них. В ответ он только пожал плечами и сделал рукой небрежное движение, которое означало полное безразличие к тому, что они будут делать. Отцу было все равно, уйдут ли они снова из селения или даже из страны… Пусть делают что хотят!
Кингури не ожидал такой встречи. Он думал, что отец обрадуется возвращению сыновей. Он резко повернулся к нему спиной и быстро потел в свою хижину. В глазах у него сверкала такая злоба, что люди, встречавшиеся с ним, отводили глаза в сторону и поспешно уступали дорогу сыну вождя.
Чала остался сидеть на корточках рядом с отцом, опустив глаза, полный смирения. Но старик не захотел и с ним разговаривать. Слишком долго в отцовском сердце накапливался гнев, чтобы теперь старик смог их простить!
Бережно сложив тростниковые стебли в деревянный чан с водой, Иала-Маку позвал Луежи и, опираясь на ее руку, ушел в хижину. Рыжая собака вбежала во дворик и начала лаять на Иалу, не узнав его, как на чужеземца. Обозленный Иала вскочил и ногой ударил собаку. Жалобно завывая, поджав хвост, верный старый пес вождя побежал просить защиты у хозяина.
В эту ночь оба брата спали под одной крышей, не опившись, как обычно, вином. И ни одна женщина не разделила в эту ночь с ними циновки.
На рассвете, даже не поприветствовав отца-вождя, как полагалось по обычаю, они пошли в пальмовую рощу, на берег реки. Велико же было их изумление, когда, проходя мимо полей, где согнувшиеся женщины обрабатывали землю, они увидали сестру, которая, сидя на большом камне, руководила работами. Братья поняли, что теперь, по распоряжению отца, Луежи исполняет обязанности, которые раньше выполняла их мать, старая Конти.
— Отец сошел с ума! Смотри на нее! — сказал Кингури, указывая пальцем на сестру.
И оба, отвернувшись от сестры, захохотали и плюнули на землю. Луежи опустила глаза, оскорбленная и опечаленная. А девушки, которые в другое время посмотрели бы на братьев ласково, тоже отвернулись от них, потупившись.
— Идем отсюда! Нам здесь нечего делать, — злобно крикнул Кингури.
И братья вернулись в селение только поздно ночью, еле держась на ногах от выпитого вина, распевая непристойные песни. Они остановились посередине селения и обнялись, потому что так легко было держаться на ногах. Они громко кричали во мраке, призывая друзей, которые давно их забыли, и ругали всех за то, что они не приходят на их зов. Но ни одна дверь не открылась, никто не вышел усмирить братьев, потому что их боялись. Слишком велика была дурная слава о разбойничьих подвигах непутевых сыновей вождя.
На следующий день Иала-Маку призвал к себе сыновей. Он посмотрел на них, разгневанный и опечаленный, и сказал, что, если повторится что-нибудь подобное, он побьет их. Но братья только издевательски захохотали. Ведь отец еле ходит, а думает, что сможет их побить! И, покачиваясь, горланя дикие песни, братья снова ушли в пальмовую рощу.
VБратьям скоро надоела однообразная, по их мнению, тихая жизнь. Они снова начали ходить в соседние селения и пить пальмовое вино у вождей, подчиненных отцу, которые терпели проделки Кингури и Иала только потому, что они были детьми великого вождя.
Все вожди давно уже ненавидели Кингури. Они знали его еще с тех пор, когда сын вождя Иала-Маку находился в муканде — этой школе для мальчиков, где юноши проходят обряд инициации. Он был там единственным юношей бунго, который осмеливался смеяться над стариками и не слушаться их. Каждый раз, когда они начинали отчитывать его за непочтительность, Кингури издевательски задавал им вопрос: что они делают со своими молодыми женами? Некоторые в ответ смущались и замолкали, а некоторые громко бранили Кингури.
И только те юноши, которые жаждали странствий, только те, которые всегда чем-то бывали недовольны, восхищались Кингури. Эти юноши всюду сопровождали сына вождя и во всем старались подражать ему. Но старые вожди, не признававшие никакого непослушания, грозили отстегать смутьянов кнутом — таким образом они хотели бы расправиться и с самим Кингури.
Но вот настало время, когда разбойничьи проделки и беспробудное пьянство Кингури и Иалы, забиравшихся даже в самые отдаленные селения страны Каланьи, привели народ в ярость. О чем думает старый вождь? Почему он терпит? Не было ни одного калебаса с вином, который братья не осушили бы, не было ни одной женщины, которую они не тащили бы с собой в высокие заросли травы, не было ни одного мальчика, не было ни одного юноши, которого они не избили бы, когда тот вставал на защиту сестры.
— Кингури безумен! — возмущались вожди и старейшины. Наконец они явились к Иала-Маку и стали требовать, чтобы он покарал сыновей, так как они показывают дурной пример остальной молодежи. Но старый вождь давно уже принял решение о том, что Кингури не станет вождем после его смерти, только не решался сообщить об этом другим вождям, опасаясь посеять среди них раздоры. И потому он молча выслушивал требования старейшин и вождей и давал им понять, что наказать Кингури не может, так как он является его наследником.
А через несколько месяцев уже не было в окрестных селениях человека, которому братья не разбили бы голову или не поломали руки. Дома сыновья вождя совсем не бывали. И куда бы они теперь ни приходили, им никто больше не давал ни вина, ни еды. Разве что кто-нибудь из жалости подаст им немного, как нищим, маниоки.
Обозленные и голодные, Кингури и Иала решили отправиться на Юг, намереваясь собрать подати от имени вождя. Иала-Маку узнал об этом и вне себя от гнева велел бить во все барабаны: предупредить вождей, чтобы они ничего не давали его сыновьям.
— Старик хочет, чтобы мы умерли с голоду! — воскликнул Кингури, услыхав грозные голоса барабанов.
Несколько дней братья провели на стоянке рыбаков, среди которых были юноши, восхищавшиеся подвигами Кингури. Но в конце концов им пришлось вернуться домой. И на какое-то время братья притихли — вели себя так смирно и почтительно, что народ стал думать, уж не образумились ли братья, не утомились ли от бесконечных странствий. Вместе с другими жителями селения они спокойно ловили рыбу и резали тростник для отца на берегу реки. Иала даже стал чинить крышу своей хижины. А Кингури грустил. Он спал на солнце у входа в хижину, и рыжая собака отца зализывала раны на его ногах. Рядом с ним иногда сидел Иала, играя на кисанже, напевая песни, которые он выучил в далеких селениях.
Но однажды ночью, когда молодая луна стояла на небе и женщины протягивали к ней своих младенцев, призывая на них благословение, Кингури вдруг почувствовал, как в его крови снова вспыхнуло пламя.
— Идем! — вскочив на ноги, крикнул он брату.
Всю эту ночь Кингури пил вино. И, когда на влажной земле возделанных полей люди любили друг друга при свете луны, справляя священный обряд оплодотворения, Кингури ворвался в это священное место и длинным кнутом из гиппопотамовой кожи стал разгонять пары. А потом они вместе с Иалой гонялись за женщинами, несмотря на их жалобные вопли и плач, бросали несчастных на землю. После этого братья несколько дней не показывались людям. Но все знали, что сыновья вождя прячутся в пальмовой роще и пьют вино. Глубокой ночью, когда звезды сверкали на небе Каланьи, люди со страхом вслушивались в доносящиеся из рощи завывания собак и хохот гиен. Но все знали: в пальмовой роще эти животные не водятся, что это обезумевшие от пьянства сыновья вождя подражают голосам зверей.
В один из дней, когда солнце уже спускалось к земле, Кингури и Иала появились в селении. Вокруг не было ни души. Пьяные братья, покачиваясь, добрели до хижины отца и остановились. Кингури не понимал, где он находится. А Иала, менее пьяный, чем брат, протерев глаза, прошептал:
— Это отец! Уйдем отсюда!
Иала-Маку даже не взглянул на сыновей. Он продолжал сплетать тонкие стебли, только пальцы его еле заметно задрожали.
— Смотри, сколько вина! — крикнул Кингури, заглянув в деревянный чан с водой, в котором мокли тростники.
Старик поднял глаза, посмотрел на сына, но, увидав, что Кингури еле держится на ногах, пожал плечами и продолжал работу.
— Проклятый старик! — заорал Кингури. — Как ты смеешь портить вино?
Дрожь пробежала по телу Иала-Маку. Но, полный величия, он сдержал себя и не произнес ни слова.
— Старик, оставь мое вино! — в бешенстве крикнул Кингури. — Зачем тебе, старой развалине, вино! Оставь его мне! Поди прочь! — И он ударил отца палкой по голове.
Еле слышно охнув, Иала-Маку упал на спину.
А Кингури, довольный, сказал брату, который в это время с жадностью пил воду из деревянного чана:
— Старик не будет больше пить! — И небрежно отпихнул йогой распростертую на земле руку отца.
