Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
— Ерш-рыба, скажи правды, есь-ле у тебя пути и памяти, московски грамоты, деревенски крепости?
— Ах, братцы, у меня у батюшка было клетишко, в клетишки было коробишко, в коробишки были пути и памяти, московски грамоты, деревенски крепости, в Петрово говенье, на первой недели был пожар, все сгорело.
— Есь-ле у вас посредьсво?
— У меня, во первых, окунь-рыба, во вторых сорога рыба, во третых налим!
Призвали рака, приставного дьяка, писал пристав, посылал с ельцом-стрельцом. Елец идет и окуня ведет.
Окунь-рыба приходила близко, кланелась низко, говорила смело, есь дело.
— Судьи праведны, боhом повелены, царем поставлены, для цего нас требуете?
— Окунь-рыба, скажи правду по крёсному целованью, по евангельской непорочной заповеди. В Петрово говенье был-ле пожар?
— Был, был, братцы. На пожале я был, пёрье опалил.
Во вторых надо спросить сорогу-рыбу. Позвали рака, приставного дьяка, писал пристав, посылал ельца-стрельца. Елец идет, сорогу ведет. Сорога-рыба приходила близко, кланелась низко, говорила смело, есь дело.
— Судьи праведны, боhом повелены, царем посажены, для цего нас требуете?
— Сорога-рыба! Говори по правды по кресному целованью, по евангельской заповеди. В Петрово говенье был-ле пожар?
— Был, был! Я на пожаре была, глаза спалила.
Во третых, надо позвать налима. Опеть призывают рака, приставного дьяка, писал пристав, посылал ельца-стрельца. Елец идет, налима ведет.
Налим-рыба приходит близко, кланеетця низко.
— Налим-рыба, говори смело, есь дело. Говори правды по крёсному целованию, по евангельской непорочной заповеди.
Он:
— Губы толсты, язык короток, говорить не умею.
Собирались рыбы больши и мелки дума думать, совет советовать, как ерша выживать. Щука говорит:
— Я ерша съїм.
День ходит, два ходит, а ерш говорит:
— Щука, ты востра, съїшь меня с хвоста, дак не столь мне смерть будет страшна.
— Как я їсь тебя буду?
— Отворь рот, так я сам тебе шварнусь хвостом.
Щука отворила пасть, ерш ошшетинился, извернулся, так расколол в роте, и кровь пошла.
Што делать? Осетёр говорит:
— Я не стану їсь с хвоста, а буду с головы.
А ерш ему:
— Осетёр, ты востер! Пойдем-ко, этта мужики нёводят, пойдем в нёвод, дак только закачаїмся!
Осетёр пошел, садит в невод, а ерш под тетиву.
— Осетёр, ты востёр! Куда тебя чорт несет!
— Околей, ерш! Меня древокольной палкой бьют!
А ерш под тетиву убежал.
В то време пришел бес, забил ез.
Пришел Перша, огрузил вёршу.
Пришел Боhодан, — и ерша боh дал.
Пришел Лазарь, за ершом слазал.
Пришел старец, вынел икры ставец,
Пришел Андрюша, ерша разрушил,
Пришел Юда, расклал на четыре блюда,
Пришел Антипа, всего стипал,
Пришла сестра Ненила, только голосом повыла,
Мати Аликсава Реву не застала.
Трапеза с превосходной ухой, чудесным деревенским пивом, с угощеньем от Московки, затянулась, а когда компания выразила желание отдохнуть, хозяева внесли в горницу огромные снопы соломы, и каждый разлегся на снопе как на перине.
Выспавшись, все захотели сказок и обратились к Кулоянину. Он начал, полуотнекиваясь.
26. Вехорь Вехоревич
— Да кде-ка мне тут вам моїх сказок переслушать? Да кде-ка тут їх пересказать? У меня длинны. Ну, про царя Далмата. Дак ведь тут до полночи хватит вам слушать. Как у его два сына было, Федор да Василей, а третей Иван-болван. Да как іхняя мать тридцать лет свету белого не видала из-за красоты, из-за того, што ее товда сейчас Вехорь Вехоревич уташшит за красоту, за басоту.
Вот ети три сына приступили к отцу своему царю Далмату.
— Дозвольте, возлюбленной батюшко, погулять нам с возлюбленной маменькой по саду, што как она тридцать лет свету белого не видала.
— Ах, возлюбленные дети мої! Ведь ее Вехорь Вехоревич уташьчыт.
— Нет. Мы ее укараулим!
Вот он дал блаословенье погулять їм по саду, а сам сел у окошка косявшета, смотрит и видит, прошлись они по саду раз и второй раз, а в третий раз пошли и не видят больша матери.
— Што, куда она девалась? Или до ветру может hде осталась?
Заахнукали. Ети старшие говоря:
— Мы уедем їскать маменьку во цисто поле, не брошена-ле hде в ракитовом кусту; уедем не сказываясь.
Иван говорит:
— Нет, уж надо повиниться.
Те братья прошли прямо на поратной двор, взяли себе коней серых на яблоках и уехали.
Иван Царевичь пошел к отцю, повинился, как їх мать утерялась.
— А hде жа два дурака?
— Уехали во цисто поле, смотрять, не брошена-ле hде маменька в ракитовом кусту.
Ну, живут они без матери, без братьев, и стоснулся Иван Царевичь: охота ему во цисто поле показаковать, себя показать и людей посмотрять, поїскать матери или братьев своїх наехать.
Стал просить батюшка отпустить его. Тот не спускал по началу, а потом согласился. Пошол Иван Царевичь на конюшен двор выбирать себе коня и не мог найти поединшика: которого коня тяпнет, тот по коленца в землю войдет.
Идет назать кручинной, а на стрету ему бабушка-задворенка:
— Што, Иванушко, кручинен, што, Иванушко, невесел, сниз головушку повесил, оци ясные в мать-сыру землю потопил?
А он ей:
— Поди сюдла. Дам тебе плюху, — будет жопы сухо!
— Ах, Иван-Царевичь! Молоды то кони в седла бьют, а стары люди вычинивают.
И разошлись они.
И вот все Иван-Царевичь не может себе коня прибрать, идет кручинной, а на стрету ему бабушка-задворенка.
— Што, Иванушко, не весел, сниз головушку повесил, оци ясные в мать-сыру землю утопил?
Он ей опеть:
— Поди сюда! Дам тебе плюху, будет жопы сухо.
Она опеть ему:
— Молоды кони в седла бьют, стары люди вычинивают.
Все время минует, и нету Ивану-Царевицу коня, опеть стрецает бабушку-задворенку:
— Што, Иванушко, кручинен, што не весел, сниз головушку повесил, потопил свои оци ясные в мать-сыру землю?
Он ей опеть тем-же побытом:
— Дам тебе плюху, — будет жопы сухо.
И она ему:
— Молоды кони в седла бьют, стары люди вычинивают.
И подумал: што она мне каки загадки загадыват? И говорит ей:
— Што ты мне все как сказывашь, я не пойму: молодые кони в седла бьют, стары люди вычинивают.
— А то я тебе сказываю, што есь у твоеhо батюшка в погреби конь, што нехто им владеть не может, тридцать лет на цепях стоїт. Попроси у батюшка блаословленья. Как дас тебе блаословленье етого коня взять, дак поежжай, а не даст, дак дома сиди. Да найдешь-ле ешьчо такого мастера, штоб сделать цепь в 300 саженей, весом в 30 пудов и на конце хлап, штоб можно было закинуть на Вехоревы горы.
Иван-Царевичь пошел к царю Далмату:
— Возлюбленной батюшко, есь у вас в погреби конь, што нех-то їм владеть не может: не по мне-ле етот конь будет? Дай-ко-се мне блаословленыце ехать на етом коне во цисто поле.
Отец дал ему блаословленье, и пошел Иван Царевичь к погребу.
Спустил коня со семи цепей, Иван Царевичь тяпнул его правой рукой, конь на коленци пал:
— Полно тебе, овеян мешок, самому форсить, не пора-ле тебе нас боhатырей носить?
Конь и провешшался ему целовецым ясаком:
— Спусти меня на три зори самого себя прокатать, ноздри пробрызгать. Только сам не опаздывай, приходи в срок, а то не увидишь меня боле.
Иван-Царевичь спустил коня, на радостях стал гулять, пировал, едва не опоздал: на третей день только про коня вспомнил.
Вуздал он добра-коня во уздилиця тосьмяное, накладывал седелышко зеркальцато, правой ногой во ремень ступал, левую ногу через хребетну кось кинал. Брал в праву руку шолков повод, в леву руку шолкову плетку, брал цепь 30 пудов. Не видели поездочки Ивановой, только видели в поле курева стоїт.
Вот ездил Иван-Царевичь, козаковал и наехал на две ископыти.
Поехал он по етому следу и наехал на своїх двух братьев.
Раздернут у їх бел-полотнен шатер у самых у Вехоревых гор, а попасть туда не могут.
Вот они поздоровкались. Поставил Иван-Царевичь своего добра коня к їх коням. Ночь проспали вместе, а на завтра стали цепь закидывать, на Вехоревы горы. Федор стал закидывать, не закинул: Василей стал — не закинул, а Иван-Царевичь захлеснул хлап прямо на Вехоревы горы. Вот он сказал своїм братьям:
— Я вызнусь на ети горы и пойду маменьку возлюбленну їскать, а вы здесь дожидайтесь. Как, если сядет на ету цепь пташка да станет петь, значит, уж не считайте меня жива, не сможете-ле вы тоhда как-нибудь ету цепь забрать?
Ну, вызнелся Иван-Царевичь на Вехореву гору, пошол и пришол к избушки на курьей ножки.
