Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно
— Мы положили его на цветок, — пояснила Сильвия. В ее заплаканных глазках поблескивали слезинки. — И теперь не можем вспомнить — на какой именно!
— Она нарочно говорит: «Мы положили!», — прервал ее Бруно, — потому что хочет спасти меня от наказания. Но на самом деле его положил туда я. А Сильвия тем временем собирала обдуванчики.
— Перестань, пожалуйста, — вмешалась Сильвия. — Ты должен говорить не «я», а «мы».
— Ну ладно, ладно, мы, — отозвался малыш. — Никак не привыкну произносить это жуткое «ы».
— Давайте-ка я сверху погляжу, — предложил я.
Мы с Сильвией отправились на поиски Малыша, оглядели каждый цветок — и все напрасно: Малыш как сквозь землю провалился.
— А чем занят Бруно? — спросил я, когда мы прекратили бесполезные поиски.
— Он сидит возле лужи, — отвечала Сильвия, — и развлекает Лягушонка.
Я опустился на колени, чтобы получше разглядеть его. Сама мысль о том, что Лягушонка надо развлекать, показалась мне очень странной. Поискав минуту-другую, я обнаружил малыша сидящим у самого края лужи рядом с Лягушонком. Вид у малыша был растерянный.
— Что ты делаешь, бедный Бруно? — спросил я, кивая в сторону Лягушонка.
— Не могу я больше забавлять его, и все тут, — устало отвечал Бруно, — потому что он не говорит, чего ему хочется. Чего я только ни делал! И ряску ему показывал, и живого червячка майской мухи, а вредный малыш сидит как сидел, не обращая на это никакого внимания. А может, он глухой? — проговорил Бруно, вздохнув и отвернувшись. — Однако пора открывать Театр.
— И кто же твои зрители?
— Лягушки, кто же еще, — отозвался Бруно. — Но они пока что не собрались. Знаете, их надо сгонять в кучу, как овец.
— Может, дело пойдет быстрее, если мы с Сильвией пойдем поищем лягушек, а ты пока приготовишься к представлению?
— Отличная мысль! — воскликнул Бруно. — Но… где же Сильвия?
— Я здесь! — отозвалась девочка, появляясь над краем лужи. — Я наблюдала за скачками двух лягушат.
— И кто же из них победил? — с любопытством спросил Бруно.
Сильвия озадаченно умолкла.
— Вечно он задает такие трудные вопросы! — пожаловалась она мне.
— И какие же представления бывают в твоем Театре? — спросил я.
— Сначала они отмечают свой день рождения, — отвечала Сильвия. — А потом Бруно исполняет всякие кусочки из Шекспира и рассказывает им что-нибудь.
— Думаю, им больше всего нравится угощенье в день рожденья. Не так ли?
— Знаете, их вообще собирается очень мало. Ведь рты у них всегда на замке, никто никому ничего не рассказывает. Может, оно и к лучшему, — добавила она, — потому что Бруно любит готовить все сам, а повар из него, понятно, неважный. Ну вот, теперь все в сборе. Не могли бы вы помочь мне посадить их головой к сцене?
Мы быстро справились с этой задачей, хотя лягушки-зрители все время отчаянно квакали.
— Как ты думаешь, что они говорят? — обратился я к Сильвии.
— Они говорят: «Квавилка, квавилка!» Что с ними будешь делать? Не желают пользоваться вилками, и все тут! — сердито проворчала она. — И те, кто хочет полакомиться угощеньем, просто разевают рты, и Бруно тотчас кладет в них что-нибудь.
В этот момент появился Бруно. На нем красовался маленький фартучек: знак того, что он — повар. В руках он держал кастрюлю какого-то жуткого варева, изображавшего суп. Я очень внимательно наблюдал за тем, как малыш расхаживает между лягушками, но так ни разу и не заметил, чтобы хоть одна из них открыла рот, за исключением одного несмышленыша, да и тот, надо полагать, просто зевнул. Однако проворный Бруно тотчас влил бедняге в рот полную ложку супа, так что несчастный лягушонок еще долго не мог откашляться.
Делать было нечего: пришлось нам с Сильвией поделить этот злосчастный суп, да еще делать вид, будто он нам нравится, хотя на самом деле приготовлен он был просто ужасно.
Я едва смог проглотить ложку этого жуткого варева («Это летний суп „Сильвия“», как величал его Бруно), честно признавшись, что он не особо вкусный. Отведав его, я уже больше не удивлялся, почему это гости-лягушки неизменно держат рот на замке.
— А из чего же приготовлен твой суп, Бруно? — спросила Сильвия, с дрожью поднося ложку к губам. Ее личико тотчас исказила гримаса отвращения.
Ответ Бруно был, прямо скажем, успокаивающим:
— Из кусочков всякой всячины.
Начало ответа позволяло надеяться, что он скажет «Из кусочков Шекспира», как выразилась Сильвия по поводу пьес, которые исполнял Бруно. Девочка была всецело занята тем, что то и дело поворачивала лягушек головой к сцене. Затем Бруно предстал перед ними в своем обычном виде и начал рассказывать им занимательную историю, сочиненную им самим.
— А у истории будет мораль, а? — обратился я к Сильвии. Бруно тем временем спрятался за кустами, переодеваясь для исполнения первого «кусочка».
— Думаю, да. — задумчиво произнесла Сильвия. — Мораль в них всегда есть, только он слишком торопится изложить ее.
— Но неужели он будет читать все эти кусочки из Шекспира?
— Нет, что вы, он их только разыгрывает, — отвечала Сильвия. — Я должна поглядеть, как он оделся, и объяснить лягушкам, какой это персонаж. А они, как нарочно, такие нетерпеливые! Только и слышно, что они то и дело переспрашивают: «Как-квак?» — Так оно и оказалось: не успела Сильвия толком объяснить им, как они тут же начали донимать бедную девочку расспросами:
— Как-как? Квак-как?
— Но почему они так упрямо спрашивают, еще ничего не видя?
— Сама не знаю, — отвечала Сильвия. — Но они всегда поступают так. А иной раз они начинают свои расспросы за неделю, а то и за две до спектакля!
(Итак, знайте, что, когда вы слышите какое-то особенно меланхолическое кваканье лягушек, вы можете не сомневаться, что они просто-напросто спрашивают Бруно, кваким — то бишь каким — будет следующий кусочек Шекспира: «Квак-как? Это что-нибудь интересненькое, а?»)
В этот момент хор любопытниц резко умолк: на сцену неожиданно выскочил Бруно и, хлопнув в ладоши, приказал лягушкам повернуться к сцене.
Увы, самая старая и толстая лягушка, которую никогда не удавалось усадить как следует и которая поэтому не имела ни малейшего представления о том, что же происходит на сцене, осталась безучастной. Она толкнула мордочкой соседних лягушек, а те, в свою очередь, подали пример остальным и попросту отвернулись от сцены. Ну, раз так, заявил Бруно, то незачем и исполнять кусочек из Шекспира, если на тебя никто не смотрит (меня он, как видно, в расчет не принимал.) И бедный малыш, схватив прутик, принялся поворачивать своих зрительниц, орудуя им в куче лягушек подобно тому, как вы ложечкой размешиваете в чашке сахар, до тех пор, пока хотя бы один огромный выпученный глаз не оказался обращенным в сторону сцены.
— Ах, Сильвия, придется тебе пойти и сесть рядом с ними, — в отчаянии воскликнул он. — Сколько раз я усаживал эту пару нос к носу мордой к сцене, а они отворачиваются, да и все тут!
Сильвия послушно заняла место «церемониймейстерши», а Бруно опять исчез за сценой, чтобы переодеться для исполнения первого «кусочка».
— Гамлет! — неожиданно объявил он тем самым нежным голоском, к которому я так привык.
Кваканье тотчас умолкло, и я повернулся к сцене, удивляясь, что общего может быть между Бруно и знаменитейшим персонажем Шекспира.
Гамлет, согласно оригинальной сценической интерпретации Бруно, был одет в короткий плащ (которым он то и дело прикрывал нижнюю часть лица, словно его постоянно мучила зубная боль) и расхаживал по сцене на цыпочках. «Быть иль не быть?» — воскликнул Гамлет нежным голоском и несколько раз перекувырнулся через голову, широким жестом сбросив плащ.
Я был слегка разочарован: трактовка Бруно оставляла желать лучшего с точки зрения чувства собственного достоинства героя.
— И что же, он ничего больше не прочтет? — шепотом спросил я у Сильвии.
— Думаю, нет, — тоже шепотом отозвалась девочка. — Если он кувыркается через голову, это означает, что он не знает текста.
Бруно оставил меня в недоумении: он мигом исчез со сцены, и лягушки тотчас начали спрашивать имя следующего героя.
— Вы его отлично знаете! — воскликнула Сильвия, повернув двух или трех лягушат, которым вздумалось усесться спиной к сцене. — Макбет! — объявила она, когда на подмостках появился Бруно. — Не Квакбет, а Макбет!
Макбет был облачен в нечто, что он перекинул через плечо, полагая, что это и есть настоящий шотландский плед. В руке у него красовался огромный шип, который он держал так, словно и сам побаивался его.
— Кинжал ли это? — в раздумье вопросил Макбет, и хор лягушек тотчас ответит ему:
— Шип! Шип! (Со временем я тоже научился понимать их кваканье.)
— Нет, это кинжал! — решительным тоном заявила Сильвия. — Придержите язычки! — И реплики сомневающихся тотчас смолкли.
