Бираго Диоп - Сказки Амаду Кумба
Итак, мы остановились в деревне Лигиди-Мальгам.
И я сказал себе: «Тем хуже для игроков в шары и в карты! И святой отец не получит своих кирпичей». Дело в том, что белый священник, миссия которого находилась на нашем пути, азартно играл в карты, и ставкой его было вино, предназначавшееся для святого причастия, против кирпичей, необходимых в его большом хозяйстве. А в Тенкодого в ту пору решительно все — от толстого врача до хилого таможенника — увлекались игрой в шары… И еще я подумал: «Тем хуже для хозяйки, которая готовит теперь для нас обед».
Ибо, хотя я никого не оповещал о своем отъезде, а тем более о приезде, вся округа, очевидно, была уже осведомлена. Мало того, что я вез священника, которого нужно было высадить по дороге, — преподобные отцы и благочестивые монахини вручили мне два мешка муки для миссии, затерянной где-то в бруссе. В этих краях миссионеры знают о ваших поступках и даже намерениях лучше вас самих, как бы вы ни пытались скрыть их.
Казалось, все или почти все уже знали, что путь наш лежит на восток, а затем на юг. Нам приходилось останавливаться, чтобы принимать посылки, сажать и высаживать в дороге попутчиков, а также из-за поломок, да и без всяких как будто уважительных причин…
Вот я и решил: «Тем хуже для коменданта, тем хуже для его преподобия, а особенно для поджидающей нас хозяйки и ее обильного обеда». Ибо так решил еще до меня наш почтенный шофер Алоис.
* * *И я не пожалел об этом привале на южной дороге, в деревне Лигиди-Мальгам.
В тот вечер мы застали здесь фельдшера по имени Бамой, одного из самых усердных здешних охотников на диких зверей. Он был горд своей богатой добычей.
Первых гиен смерть настигла возле мусорных куч на краю деревни. Последние нашли свой конец в лесной глуши, у термитников, в пещерах, у дальних водопоев. У въезда в деревню расстилался коричневатый ковер гиеньих шкур. Их темную масть кое-где перебивали желтые пятнистые шкуры пантер, были там и две рыжеватые шкуры очень старых львов. То была настоящая выставка трофеев.
Деревня справляла великую гекатомбу под грохот множества там-тамов. Все теснились вокруг калебасов, полных доло — просяного пенистого пива. Но главным, что привлекло меня в тот вечер и помешало ехать дальше, было плотное кольцо людей, окружавших старых сказочниц и рассказчиков.
Нужно ли было мне знать язык море, чтобы понимать то, что рассказывалось, и в особенности то, что пели этой синей прозрачной ночью? Алоис переводил мне эти песни, сказки и легенды, напоминавшие слышанные мною в родных местах.
Сегодня вспомнилось мне одно из этих сказаний — история Нитжемы и старой Ноаги, история, которая объясняет название деревни «Лигиди-Мальгам» («Серебро — мое добро»). И эту историю я поведаю вам.
Рассказал ее старый Нитжема, задолго перед тем вернувшийся в родную деревню вместе с Авой, своей женой.
Старый Нитжема был из тех, кто в юные годы сумел ускользнуть от принудительной вербовки на строительство железной дороги. Он не мог, как и многие его сверстники, скопить выкуп за жену и холостым отправился в глубь Судана.
Но все это было так давно! Мало кто из земляков, слушавших его в тот вечер, помнил, когда возвратился он с северных равнин вместе с женой, не такой темнокожей, как здешние женщины; он женился на ней где-то там, в стране бескрайних песков, а где именно — он уже и сам позабыл.
Выпадали дожди, медленно сменялись луны и годы — и вот он вернулся в Лигиди-Мальгам со своей женой Авой, в чьих жилах текла кровь трех кочевых народов, горячая, как дымящаяся трубка. Старый Нитжема говорил, что Ава до старости лет не могла хотя бы один день хранить какую-нибудь тайну.
Каждому хорошо в родном доме. Ава же всегда чувствовала себя чужой в Лигиди-Мальгаме.
— Немало мне от нее доставалось, — сказал старый Нитжема, отхлебнув большой глоток доло. — Всего хватало — и криков, и жалоб, и попреков.
Вот какая выпала доля бедному мужу, которого односельчане встретили с распростертыми объятьями.
Нитжема снова потянулся к калебасу с доло. Я протянул ему бутылку рома. Он поставил калебас, взял бутылку, выпил с добрый стакан и начал свой рассказ.
* * *— Видите ее? — произнес Нитжема, узловатым трясущимся пальцем указав на старую Аву, чье морщинистое лицо озарял и румянил жар пылающего огня. — Так вот, нрав у нее — точь-в-точь как у Ноаги, первой жены отца деда прапрапрадеда моего отца. Да, моя Ава — вылитая Ноага, первая супруга Нитжемы-предка, ворчливая, злобная и плаксивая, бездельница, мотовка, доносчица. Счастье мое, что у меня сроду не было того ума и хитрости, что у Нитжемы-предка. Да и не был я так удачлив, как он. А то не сносить бы мне головы.
Старый Нитжема помолчал, словно затем, чтобы перебрать в памяти все, что накипело когда-то у Нитжемы-предка против его негодной жены. Но рассказчик проглотил свое негодование, отправив его вместе с доброй порцией доло в глубь морщинистого живота, — и в свете костра видно было, как этот живот округлялся и разглаживались на нем глубокие складки.
И Нитжема-старик вернулся к своей истории — вернее, начал ее. А я перескажу ее вам, насколько сумел запомнить.
* * *С самого утра Нитжема-предок работал в поле, и солнце припекало его согнутую спину. Он разравнивал мотыгой термитное гнездо — эти гнезда чередовались с обгоревшими пнями и усеивали весь его участок — как вдруг в земле открылась дыра, и в глубине ее Нитжема увидел груды золота и серебра.
Что делать с таким сокровищем?
Куда спрятать найденное богатство так, чтобы никто о нем не узнал?
Куда нести все это золото и серебро? Конечно, не домой! Ведь язык Ноаги длиннее, чем все ее жемчужные подвески, связанные вместе! Даже если ей не удастся выставить напоказ все добро, она непременно не сегодня-завтра похвалится мужниной удачей перед соседками. А стоило иной раз Нитжеме-предку поучить глупую бабу за ее выходки — и это тут же доходило до ушей Набы-вождя.
Что же все-таки делать с кладом?
Нитжема-предок был в эти минуты несчастнее, чем тогда, когда засуха и саранча губили его урожай.
Зажав мотыгу между колен и обхватив голову руками, он присел на корточки возле термитника, где спало его будущее богатство. Тут откуда ни возьмись прискакал маленький Бига-кролик. Вежливо поздоровался он с Нитжемой и спрашивает, чем старик так огорчен. Нитжема-предок показал Биге-кролику клад и объяснил, что из-за нрава своей Ноаги-старухи не может решиться перенести к себе это добро.
— Есть у тебя верша, старый Нитжема? — спросил кролик.
— Ну да! Я с рассвета поставил ее в речке.
— Пойдем туда, посмотрим, что в вершу попало, — сказал кролик.
В верше были карпы, несколько рыб-собак и огромный, жирный усатый сом.
— Брось всю мелочь обратно в воду, — сказал кролик. — Оставь себе только этого жирного усача. Затем подвесь его вон туда, к самой крепкой ветке пальмы карите. А меня посади в вершу и оставь ее на берегу. Теперь ступай за женой, и заберите свои сокровища. Потом ты выудишь меня и снимешь усача… Он живуч и не умрет, пока ты не пустишь в него стрелу.
Нитжема-предок пошел домой.
— Скорее, скорее, жена! — закричал он. — Я нашел сокровище! Идем же!
— Какое еще сокровище? — завизжала Ноага-старуха. — У меня огонь разведен, а в котелке нет ничего, кроме воды! Где верша, которую ты захватил с собой утром?
— Твоя правда, жена. Из-за этого золота да серебра я совсем забыл про рыбу. Дай-ка лук и три стрелы — я слышал крик цесарок в пальмовой роще. Да возьми с собой два горшка побольше. Не забудь же — два горшка!
Ноага взяла два горшка и пошла за мужем.
Она так и обмерла, завидев золото и серебро. Трижды пришлось им вернуться к разрытому термитнику, и наконец все сокровища были перенесены в дом.
— Все это хорошо, — сердито сказала Ноага-старуха, когда термитник опустел. — Да золото не едят, а у меня там разведен огонь!
— Твоя правда, жена, — согласился Нитжема-предок. — Давай сходим к реке.
Ноага очень удивилась тому, что в вершу попался кролик. Муж взял вершу и добычу. Но по дороге кролик прижал уши и задал стрекача. Ноага разворчалась. Дальше — больше, стала браниться и кричать:
— Не видать нам теперь обеда, как своих ушей! И к чему только нам все это богатство!
— Погоди, жена, — остановил ее муж у подножья пальмы карите. Он прицелился в самую толстую ветку. Стрела полетела — и к их ногам шлепнулся огромный, трепещущий, усатый сом.
* * *Термитник был разрыт с восточной стороны. Кролик укрылся в тени Нитжемы-предка и подавал ему советы.
Сквозь густую листву пальмы карите солнце не заметило, что произошло на поле Нитжемы-предка и на берегу речки. Не увидев за весь день ничего любопытного, оно, не задерживаясь, продолжало свой путь к закату. Оно уже скрылось, когда Нитжема-предок и его жена Ноага — она с вершей, где еще бился усатый сом, а он с луком, стрелами и мотыгой — подошли к порогу своего дома. Вдали послышались протяжные крики, которые постоянно оглашают сумерки в засушливую пору. Старая Ноага вздрогнула и остановилась.
