Братья Бондаренко - Горицвет
ИСКАЛ МЫШОНОК МАМУ
Бежал Мышонок по лесу, маму искал свою. Смотрит: Лось стоит, лоб свой о дуб чешет. Встал перед ним Мышонок, спрашивает:
— Дядя Лось, ты маму мою не видел?
— Видел, — ответил Лось. — В орешник она побежала.
— А ты не обманываешь?
— Зачем мне тебя обманывать.
— Поклянись тогда, что ты говоришь правду, — сказал Мышонок. — Я маленький. Надо мной все подшучивают. Побегай, говорят, тебе это полезно. А я уж устал бегать.
Поклялся Лось:
— Провалиться мне на этом месте, если вру. В орешнике твоя мама.
— Вот теперь я тебе верю, — сказал Мышонок и побежал в орешник, а Лось у дуба стоять остался. Стоял, стоял, тряхнул головой, и упали его рога на землю.
— Без них легче, — сказал Лось, — да и не нужны они мне теперь. Битвы давно кончились, а к осени, когда опять нужно будет сражаться, новые отрастут.
Сказал и ушел, а к дубу Мышонок выкатился. Весь орешник обегал он, не нашел своей мамы. Прибежал, чтобы сказать Лосю:
— И ты меня обманул, дядя Лось, не будет теперь
тебе места на земле: нарушил ты клятву.
Но смотрит, а Лося-то и нет, одни рога под дубом.
—. Провалился-таки, — воскликнул Мышонок.
— Так-то, земля, она обманщиков не терпит.
Постоял, потоптался и добавил:
— А жаль, хороший Лось был. И зачем он меня обманывал. Теперь бы жив был, а то нет вот — провалился. Одни рога из земли торчат.
ЛЮБОПЫТНЫЙ ЕНОТИК
Бежал Енотик вдоль озера. Смотрит, что-то сидит лупоглазое у коряги и квакает. Остановился Енотик. Интересно поближе разглядеть, кто это. Даже на зуб попробовал.
Чаф-чаф, съел, сказал:
— А, лягушка..
И побежал дальше. А дальше луг пошел. Бежит по нему Енотик. Смотрит, что-то из-под кустика ромашки выпорхнуло. Подбежал ближе — гнёздышко, а в нем лежит Что-то рябенькоё, круглое. Интересно, что это.
Чаф-чаф, съел, сказал:
— А, яички жаворонка...
И побежал дальше. Бежит, смотрит — норка чернеется. Понюхал—пахнет из нее живым чем-то. Покопал,
подстилку из мха выкопал, а на ней что-то маленькое копошится, попискивает по мышиному. Интересно, что это.
Чаф-чаф, съел, сказал:
— А, мышата...
И побежал дальше. А дальше лес пошел. Бежал по лесу ЕноАик, думал: «Только когда на зуб попробуешь, узнаешь точно, что видишь».
И тут чувствует Енотик—цап!—его кто-то за воротник. Так и екнуло у Енотика сердце. Догадался Енотик : кто-то увидел его и решил на вкус узнать, кто он.
И завизжал, закричал Енотик:
— Не ешьте меня, я сам скажу, кто я. Я — Енотик. Я в норе живу. Я домой бегу. У меня в норе пять енотиков.
И чувствует: не держит его больше никто. Оглянулся Енотик. Интересно узнать все-таки, кто это был. Смотрит, а это ветка еловая покачивается, шевелит зелеными иголками.
— Фух, напугала как, — сказал Енотик и побежал дальше.
СЛЕДОК НА СНЕГУ
Проснулась Мышка утром, выглянула из норки, а вокруг — белым-бело: снег ночью выпал. Пискнула Мышка и побежала по просеке — в лесу жила Мышка. Оглянулась — ниточка следов за ней по снегу тянется.
Подпрыгнула от радости, сказала:
— Пусть тянется. Пусть все видят, что это я пробежала здесь.
И покатилась сереньким комышком дальше.
Немного погодя Песец на просеку вышел. Смотрит — следок Мышки. Понюхал—свежий, тепленький, Мышкой пахнет. Пошел рядом с ним. Оглянулся, лег возле Мышкиного его след. Сказал:
— Пусть лежит. Пусть все знают: я первый следок Мышки нашел. Моя Мышка.
И побежал дальше.
А на просеку из чащи медведь-шатун вышел. Косматый, глаза красные. Увидел следок Мышкин, а сбоку — торопливый, неровный — Песца* Пошел по нему. Оглянулся: лежит рядом с Мышкиным и его след, уверенный, широкий. Прогудел:
— Хорошо. Пусть все видят — я по следу пошел, нечего время зря терять.
И зашагал вперед.
С ветки сосны Россомаха спрыгнула. На сосне спала. Увидела Мышкин следок. Пошла по нему:
— Может, — говорит, — и мне что останется.
Побежала по Мышкиному следу и Куница.
— Я, — говорит, — хоть издали погляжу, как другие есть будут.
А Мышка юркнула к подружке в норку и была такова. Один следок на снегу остался.
СТАРАЯ КАРАКАТИЦА
Хоть это и неприятно, но рано или поздно к каждому из нас приходит старость. Пришла она и к Каракатице. Только Каракатица никому об этом не говорила и была уверена, что никто в океане не догадывается, что и она постарела.
Бывало, когда Каракатица была еще молодой, она говорила своей подружке Медузе:
— Ты знаешь, почему меня никто обидеть не может? Потому что меня разглядеть трудно. Я умею цвета менять. Хочешь, стану сейчас красной?
Каракатица заплывала в красные водоросли, краснела, и вскоре Медуза уже не могла разглядеть, где среди красных водорослей ее подружка Каракатица.
Звала:
— Выплывай, я не вижу тебя больше.
Каракатица смеялась, Она была довольна. Говорила :
— А хочешь, я сейчас стану голубой-голубой?
Не торопясь подплывала она к голубым кораллам,
и опять глядела Медуза и никак не могла различить среди голубых кораллов ставшую вдруг голубой подружку.
Звала:
— Выплывай, я не вижу тебя больше.
Каракатица смеялась. Она была довольна. Но так было, пока была Каракатица молодой и зоркой. Но однажды пришла к ней старость’ и потушила в ее глазах свет. Каракатица видела теперь перед собой всегда только черное и была всегда черной. Но она не знала об этом и говорила своей подружке Медузе:
— Меня никто не трогает, потому что меня трудно разглядеть в. океане: я умею быстро менять цвет. Хочешь, стану сейчас огненно-красной?
Она заплывала в красные водоросли, но видела перед собой тьму и потому оставалась черной. И черную ее была хорошо видно на красном фоне.
Но говорила Медуза:
— Где ты? Я не вижу тебя больше. Плыви ко мне.
Каракатица смеялась. И плыла к кораллам.
— А сейчас я стану голубой-голубой, и ты опять не будешь меня видеть.
Но черную среди голубых кораллов ее было хорошо видно, но Медуза говорила:
— Где ты? Я не вижу тебя больше. Плыви ко мне.
Ей не хотелось огорчать подружку. Пусть думает Каракатица, что никто не догадывается о ее старости. Хотя уже давно все приметили, что и у коричневого гранита и у белого мрамора Каракатица остается черной, потому что ее глаза потухли, в них теперь всегда черно. А что не трогает ее никто, так кому нужна старая Каракатица.
СТОИТ НА ОЗЕРЕ ЦАПЛЯ
Живет на озере Цапля. Чуть зарумянится утром небо зарей, забредает она по колени в озеро и стоит, по сторонам смотрит. Пронесутся над озером утки, прошумят крыльями. Проводит их Цапля зорким глазом, переступит с ноги на ногу, скажет:
— Утки пролетели...
И опять стоит, смотрит: может, еще что увидеть удастся.
Ухнет выпь в камышах, проревет быком. Послушает Цапля, как ее рев по озеру катится, скажет:
— Выпь ухнула...
И опять стоит, слушает: может, еще что услышит. Достоит до обеда, потянется, скажет:
— Теперь и поесть можно. До обеда отстояла свое.
Поймает пару рыбешек, заест их парой лягушек,
попьет воды из озера и стоит, слушает. Прокричит с берега бекас барашком.
Качнет головой Цапля, скажет:
— Бекас прокричал...
И стоит смотрит. Прокатится телега по дороге, прогремит колесами. Послушает Цапля, как грохочет она удаляясь, скажет:
— Проехал кто-то...
И стоит, слушает, достоит до вечера, встряхнется, скажет:
Вот теперь и поужинать можно: до вечера достояла.
Поймает пару лягушек, заест их парой рыбешек, попьет воды из озера и опять замрет: спать ложиться рано, можно еще постоять немного.
Постоит и идет на гнездо. Подремлет до утра, а на зорьке опять на озеро отправляется.
— Каждый в своей жизни, — говорит, — должен что-то делать. Я могу стоять и — стою.
И стоит: с утра — до обеда, с обеда — до вечера. Целый день стоит.
ПУШИНКА ТОПОЛЯ
Летела по городу Пушинка тополиная. По городу шли люди и жмурились от солнца. Пушинке хотелось поговорить с ними, рассказать им, что отец у нее Тополь, и что она тоже может стать деревцем. Но люди были заняты своими человеческими делами и отмахивались от нее.
— Какие вы, — говорила Пушинка, — даже послушать меня не хотите...
И летела дальше.
По городу бежали автобусы. Пушинке хотелось поговорить с ними, сказать им, что они — счастливые: бегают. И всю жизнь будут бегать. А вот ей, Пушинке, дано летать только раз в жизни, пока она Пушинка.
