Братья Бондаренко - Горицвет
— Да это у стариков поговорка такая. Приметили они, что с моим прилетом лед взламывается на речке, вот и говорят так, а от меня ничего не зависит, все это от солнышка,
— А от меня зависит, — сказал муж маленькой Овсянки. — Переоделся я, сменил серенький костюмчик на желтый, и весна началась. Спроси вон у жены.
И Овсянка подтвердила:
— Правда. Все зима, зима была, а он переоделся, и стало тепло. Костюмчик у него волшебный.
Слушала их Трясогузка и улыбалась: «Ну и что же. Пусть думают, что это они миру весну дают, что стоит им только переодеться и на земле становится сразу и больше тепла и больше света».
ОТЧЕГО БУГОРОК РАССЫПАЛСЯ
Светился красками на дне моря коралловый Бугорок. Стоял и стоял. И думал простоять еще долго: сто лет, а может, и больше. И вот как-то полз мимо него морской Еж. Остановился:
— Ну-ка, — говорит, — я проверю, крепкий он или не крепкий.
И просверлил в Бугорке дырку от одного конца до другого. Сказал:
— Есть в нем крепость, но я покрепче, раз сквозь него прошел.
И пополз дальше. А возле Бугорка водоросль повисла. Ей тоже захотелось узнать, есть в коралловом
Бугорке крепость или нет. Просверлила она в нем дырку сверху донизу. Сказала:
— Ничего, за себя постоять может. Но со мной
ему нелегко тягаться: мой корень насквозь его пронзил.
— Это о ком ты? — спросила Губка. — О коралловом Бугорке, что ль? Ну-ка я на нем свою силу попробую.
Приклеилась к Бугорку и начала врастать в него. Вросла. И тоже сказала:
— Верно, крепкий, но я покрепче, как видите.
И никто с ней спорить не стал, но голос ее услышал Моллюск-Камнеточец.
— Кого это, — говорит, — ты тут крепким величаешь? Больно я с крепкими встречаться люблю.
Подплыл, смотрит — Бугорок коралловый. «Ага,— думает, — вот это кто. Ну что ж, испробуем сейчас его крепость, поточим». Точил, точил, выточил дыру. Сказал :
— Точно, есть в нем крепость. Правда, не такая, чтобы я с ней не сладил, но — есть.
И поплыл себе дальше. А Бугорок стоять остался. Стоял, стоял и вдруг рассыпался. Колыхнулась поблизости вода, и Бугорок развалился. И удивились все: и морской Еж, и Водоросль, и Губка, и Моллюск- Камнеточец:
— Что это с ним случилось? Он же был крепкий. Мы проверяли — крепкий был.
Долго удивлялись и ахали, но так и не догадались, отчего же Бугорок рассыпался.
КУДА МОТЫЛЬ ДЕЛСЯ
Весной, когда зазеленело все вокруг и запестрело цветами, появился в пруду красный червячок. Ползал он по дну, копался в иле, добывал себе пищу и говорил всем:
— Зовут меня — Мотыль.
Его и не спрашивал никто. Да и кто его будет спрашивать, кому он нужен. Копается себе в иле, ну и пусть копается. А он все равно говорил всем:
— Я — Мотыль.
И вскоре все в пруду знали, как его зовут. И когда видели, как ползет он, красненький, по дну, говорили:
— Мотыль опять поохотиться вышел.
И немножко всем смешно становилось: ну какая там у Мотыля охота — возится себе в иле, подбирает что-то. И так все к нему привыкли, что уж вроде без Мотыля и пруд не пруд.
Но однажды лег он, выпустил из себя паутинку и обмотался ею. Весь обмотался—от головки до хвортика, куколкой стал. Полежал* Колыхнулся и всплыл наверх. Й там, уже наверху, лопнула куколка, и вылез из нее Комар-дергун. Обсох, расправил молча крылышки и улетел.
А жители пруда долго после этого все спрашивали друг у друга при встрече:
— Тут все красненький червячок ползал, в иле копался. Мотылем себя называл. Куда он делся?
Но никто не мог ответить на этот вопрос. Красного червячка все видели. Как он себя паутинкой обмотал — тоже все видели. А как он в комара превратился и выпорхнул из кокона, никто не видел. И потому все спрашивают на пруду друг у друга:
— Куда Мотыль делся?
А над прудом летает Комар-дергун, помахивает крылышками, но никто не обращает на него внимания — мало ли разных комаров на земле живет.
ДОЛБИЛ ДЯТЕЛ ДУПЛА
Вернулся из жарких стран весной Дятел в родную рощу и тут же принялся гнездо строить. Выбрал осину понадежнее. Выдолбил дупло в ней, глубокое, теплое. Зовет жену:
— Иди принимай.
Залезла жена в дупло. Посидела в нем немного, вылезла.
— Не пойдет, — говорит.
И объяснила почему:
Глубокое больно. Свету мало будет. Ослепнешь, пока птенцов выведешь. Да и они без света близорукими вырастут. Долби другое.
— Другое так другое,— сказал дятел и на сосну
перелетел. Сосну долбить начал, а дупло, что он на. осине оставил, Малиновка заняла. Осмотрела его, сказала:
— В самый раз. Спасибо Дятлу.
И села яички нести. Малиновка яички несет, Дятел новое дупло себе на сосне долбит. Долбил, долбил — выдолбил. Просторное, светлое. Зовет жену:
— Иди принимай.
Залезла жена в дупло. Посидела в нем немного, вылезла.
— Не пойдет, — говорит.
И объяснила почему:
— Больно ты сосну смолистую выбрал. Чувствуешь, как скипидаром пахнет. И сами будем угорать, и у детей головы будут чумные. Долби еще.
— Еще так еще, — сказал Дятел и перелетел на березу. В березе стал себе домик выдалбливать, а дупло, что он на сосне оставил, Вертишейка заняла. Опробовала, как сидится в нем, сказала:
— Отличный домик. Спасибо Дятлу.
И села первое яичко нести. Вертишейка сидит, яичко несет, а Дятел на березе дупло себе новое долбит. Долбил, долбил — выдолбил. Зовет жену:
Иди принимай.
Залезла жена в дупло Посидела в нем немного, вылезла.
Не пойдет, — говорит.
И объяснила почему:
— На север окошко сделал. Солнышко редко заглядывать будет. А жизнь без солнышка, какая жизнь? Другое долби.
— Другое так другое, — сказал Дятел и перелетел на липу, её долбить начал. Долбил, долбил — выдолбил. Осмотрела жена, покачала головой:
— Не пойдет.
И опять Дятел за дело принялся. Перелетает от дерева к дереву, долбит, а жена знай головой качает — не пойдет. Зато другие птицы селятся в Дятловых дуплах, спасибо говорят ему. Вконец измотался Дятел. Десятое дупло выдолбил, позвал жену:
— Иди принимай. — А сам уж чуть дышит, устал так.
Осмотрела жена новое дупло. Не больно оно подходящее: и узкое, и неглубокое, и света мало. Да смотрит притомился Дятел. Сказала:
— Это подойдет, — и села яички нести.
Дупло было хуже тех, что выдолбил Дятел раньше, hо это не печалило его жену. Главное, она могла говорить теперь подругам:
— Мой муж для меня девять дупел выдолбил, и ни в одном из них я не согласилась жить. Десятое долбить заставила. Если бы и это не понравилось, еще бы долбил.
И Дятел соглашается, кивает большой головой:
— Долбил бы.
И смотрит на жену, думает: «Эх, да я для тебя, скажи только, самый крепкий дуб в щепки расщепаю. Скажи только».
ПОЧЕМУ ЗМЕЮ ЗМЕЕЙ ЗОВУТ
В тени под березой лежала Змея и думала, ну почему ее Змеей зовут. Само по себе слово вроде и неплохое — Змея, а когда слышишь его, звучит оно всегда так обидно, что даже зашипеть хочется.
Вот совсем недавно ползла она по орешнику. Настроение у нее было хорошее, и шипеть она ни на кого не думала. Но увидел ее Зяблик и сказал своему другу.
— Гляди, вон Змея поползла.
И так это прозвучало обидно, что, хоть и не хотела Змея шипеть, все равно обернулась к зябликам, прошипела :
— Шшшшшерти.
Уползла под березу, свернулась в ее тени кольцами. Лежит, думает: ну почему ее, именно ее, а не кого-нибудь другого, Змеей зовут. Приподняла вдруг плоскую голову, сказала:
— Наверно, за кожу мою змеиную,
И тут же взяла и вылезла из своей старой шкурки. Новую одела. Осмотрелась, сказала:
— Вот и поновела я. Теперь мне другое имя дадут.
И поскорее на полянку выползла. Пусть все видят: новая шкурка на ней, а значит, и имя у нее должно быть новым.
Tут же Сорока ее увидела. Закричала:
— Смотрите, Змея принарядилась.
И похолодело у Змеи змеиное сердце. Не хотелось ей шипеть, но не вытерпела. Глянула на Сороку правым глазом, прошипела зло:
— Шшшобака...
И уползла в чащу, там сумерки: не вдруг кто в траве разглядит, а не увидят, значит, и Змеей не назовут.
После этого она еще не раз меняла кожу и все думала: в новой одежке ей дадут и имя новое. Но все по-прежнему звали ее Змеей, а Дятел даже сказал однажды:
— Сколько ни переодевайся ты, но как была Змеей, так Змеей и останешься, потому что у тебя во рту змеиное жало.
Но от жала Змея не захотела отказаться, и потому сколько ни меняет свою одежку, никто ей другого имени не дает. Как звали ее Змеёй, так и зовут.
