Ася Кравченко - Сказки старого дома
Боб по-прежнему лежал и грустно смотрел вдаль.
— Он глухой! — испугалась мама.
— И что?
— Как же он дом будет охранять — даже не услышит, как воры залезут.
— Наоборот. Воры залезут, и тут он их заметит и как наскочит! Исподтишка. Это раз… Мама, мы последние в доме, у кого нет ни собаки, ни кошки. Это два. Мам, мы его оставим! Я так решил! Это три!
— Была бы хоть собака нормальная, породистая…
— Нормальную собаку и другие люди возьмут.
— Глухой, кому он нужен?
— Мне! Ты понимаешь? Только мне!
Боба оставили до утра.
А потом до вечера.
А потом ещё до утра.
А потом…
— Чем его лучше кормить? — спросила Ёжина мама.
— Лучше мясом! Я — хищник, — ответил Боб.
Когда родителям некогда
Ташка и Монах лежали на подоконнике и высматривали папу.
— Эй, куда опять потащился? — донеслось с балкона этажом выше. Это Нина Петровна приветствовала соседа Михалыча.
Михалыч играет в переходе на аккордеоне. Мама говорит, что он пьёт и потому играет в переходе. Папа говорит, что он играет в переходе и потому пьёт. А Ташке всё равно, потому что в переходе эхо.
— Опять в свой переход на гармошке пиликать? — Нина Петровна сверху.
— Да, мой генерал! — Михалыч, похоже, был сегодня пьяненький.
— Ну-ну!
У Ташки зазвонил телефон.
— Мама дома? — это был папа. — Передай, что я задержусь, сдаю номер.
— Ты же обещал прийти пораньше!
— Сегодня никак. Извини.
И повесил трубку.
— Дети, лишённые родительской опеки, быстро попадают под дурное влияние, начинают пить, курить и ругаться, — заметил Монах.
Ташка набрала папин номер.
— Папа!
— Мне некогда.
— Папа, если ты не приедешь, я начну пить, курить и ругаться.
— И правильно! Целую! — ответил папа и опять повесил трубку.
— А мне что прикажете делать? — всплеснула руками мама. — У меня спектакль! С кем я ребёнка оставлю?!
— Ребёнок — это я, — уточнила Ташка.
— Ты! И тебе уже не три года. Придётся тебе самой. Попрошу, чтобы Нина Петровна зашла тебя проведать.
— Только не Нина Петровна.
— Почему?
— Лучше возьми меня с собой в театр.
— Куда я тебя дену в театре? Взрослый спектакль, поздно кончится.
— Ну и что?
— Ну и вот. В девять ты должна быть в постели. Обещаешь?
— А я могу не обещать?
— Нет! — и мама побежала собираться.
— Мам, я начну пить, курить и ругаться.
— Не дури!
Вечер вползал в комнату. Ташка снова сидела на подоконнике.
— Я ушла! — донеслось из прихожей. — Будь умницей. И не корми Монаха колбасой. У него от колбасы шерсть лезет.
Хлопнула дверь.
Мама прошла через двор, махнула рукой и скрылась.
— Давай не будем принимать мамины слова всерьёз! — предложил Монах.
Кот обожал колбасу. Ради колбасы он был готов стать совсем лысым.
— Я думаю, если ты отрежешь совсем маленький кусочек, никто ничего не заметит.
И они пошли в кухню.
— Ты плохо отрезала, — критиковал Монах. — Надо поровнее. А то заметят…
Когда от колбасы остался лишь маленький хвостик, кот заглотал его целиком.
— Ну, что уж там оставлять, — и грустно добавил. — Эх, опять тебя ругать будут.
Возвращались домой после работы соседи.
— И никому до меня нет дела! — думала Ташка. — Если бы папа меня любил, он бы бросил свой журнал, пришёл и сказал: «Давай, я тебе почитаю». А если бы мама меня любила, она бы отменила свой спектакль, она бы спросила: «Что тебе приготовить?» Неужели они не понимают, что оставлять ребёнка дома одного небезопасно. Могут заявиться грабители.
У нас масса ценных вещей — например, пианино. Грабители станут вытаскивать его в окно и задавят меня. А пианино упадёт со второго этажа и разобьётся. Обо мне и пианино напишут в газетах. Но будет уже поздно.
— Уйду, — вдруг решила Ташка.
И картины одна ярче другой пронеслись перед её глазами. Проходит много лет. И вот беспечные родители встречают её на улице в разорванном платье, дрожащую от холода и голода. Мама в ужасе: что сделала она с ребёнком! Для того ли она этого ребёнка рожала?! Папа тоже в ужасе, но мама особенно. «Я вас ни в чём не виню!» — грустно говорит Ташка.
Нет, лучше не так.
После долгих скитаний Ташка становится знаменитой певицей. И вот мама с папой, уже старенькие, случайно приходят на концерт, узнают её и плачут.
Наверное, надо оставить письмо: «Не ищите меня» или «Я вас ни в чём не виню». Нет, «я вас ни в чём не виню» она скажет через много лет. А сейчас просто уйдёт.
Ташка накинула куртку.
— Ты куда? — спросил Монах.
— Ухожу.
— Надолго?
— Навсегда.
— Куда?
— В певицы.
— Но в девять ты должна спать.
Ташка впрыгнула в туфли.
— Не пускайте ребёнка одного, — заскрипел старый шкаф.
— Совсем с ума сошли! — зашуршали старые обои.
— Куда на ночь глядя? — заныли дверные петли.
А Ташка уже бежала по ступенькам.
Ахнула внизу дверь.
— Здравствуй, Наташенька, — это Нина Петровна с балкона. — Куда так поздно?
— Недалеко.
— Пускают ребёнка одного. Да ещё в такое время. Ну-ну.
Ташка выскочила за ворота.
И тут оказалось, что идти совершенно некуда.
Ташка села на лавочку и стала разглядывать дом.
Приветливо горели окна, за окнами проплывали тени.
Подошёл Боб и сел рядом.
— Чего сидим?
— Я из дома ушла.
— И я.
— Я — навсегда.
— И я.
— А ты-то чего? Тебе что, у Ёжи плохо было?
— Я выбрал свободу!
Помолчали.
— Ну что, пойдём?
— Куда?
— Куда глаза глядят.
И они пошли.
— Куда идти человеку, который убежал из дома? — тоскливо рассуждала Ташка. — Один, голодный, холодный, болтается он на улице. А всё потому, что кто-то поленился подумать о тех, кто убегает из дома. Я бы на каждой улице поставила указатели: «Если ты убежал из дома, тебе сюда».
— Что-то кушать хочется, — задумчиво сообщил Боб.
Фонари склонялись пониже, заглядывая в лица прохожих.
— Вечером. Одна. Такая маленькая, — шелестели тополя.
— Она с собакой, — отвечали фонари.
— Я денег не взяла, — спохватилась Ташка.
— В крайнем случае я всегда могу продать свой хвост, — бодро сообщил Боб.
— Кому нужен твой хвост?
— Ты думаешь, почему щенкам хвосты отрезают? Потому что этим хвостам цены нет! Знавал я одного спаниеля, который так продал свой хвост, что не только себя, но и хозяина обеспечил.
— А я, наверное, буду певицей. Буду петь в переходе. С Михалычем.
— В переход не пойду, — мотнул головой Боб. — Много народу. На лапы наступают.
— А куда ты пойдёшь?
— Домой.
— Ты же ушёл навсегда.
— Всё когда-то кончается. Навсегда тоже.
Михалыч был на месте. Ташка прошла мимо, постояла невдалеке. Потом вернулась и устроилась неподалёку на ящике из-под яблок. В переходе было холодно, сыро. Люди гнали ботинками жидкую грязь. Уныло и монотонно катились «Дунайские волны» Михалыча. Никто его не слушал. Ташке вдруг стало ужасно жалко Михалыча, и себя, и вообще всех, кто шёл в этом мёрзлом переходе.
— Девочка, ты что здесь делаешь? — над Ташкой навис милиционер.
Аккордеон смолк.
— Почему одна?
— Она со мной, — сказал Михалыч.
Милиционер отошёл. А Ташка придвинулась к музыканту.
— Так что ты тут делаешь? — спросил старик.
— Слушаю эхо.
— Слушай, — разрешил Михалыч и стал наигрывать «Пусть бегут неуклюже».
— Скажите, вы пьёте потому, что играете в переходе или играете в переходе потому, что пьёте?
— Я играю в переходе потому, что здесь моё место.
Пешеходы по лужам…
А вода по асфальту рекой…
— Тебя, кажется, Натальей зовут?
Ташка кивнула.
— Друзья зовут меня Ташкой.
— Ташка — пташка — воробей. Слушай, а твоя мама не волнуется, что ты здесь?
— Она вообще за меня никогда не волнуется.
— Не холодно?
Михалыч накрыл Ташку своей телогрейкой.
— Хочешь, я тебе спою французскую песню? Её пела певица, все называли её Пиаф. Кстати, Пиаф по-французски — воробей. Она жила на улице и распевала песни. Однажды ей предложили выступить в концертном зале. Пиаф было не в чем выйти на сцену, и она стала быстро вязать себе платье. Но не успела довязать один рукав. «Ничего, — решила Пиаф, — буду держать руку за спиной».
Она вышла на сцену и начала петь.
«Под небом Парижа летит песня…»
И так увлеклась, что забыла про свой рукав и подняла обе руки.
Ташка представляла французскую певицу, похожую на воробья. Она выходила на край сцены, взмахивала крыльями. Вместо одного крыла у неё была рука.
