Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Теперь Московка решила твердо отдохнуть, уже зная, что помор Александр Останин из Кеми готовит длинную сказку; Московка окликнула Скомороха (так прозвали мезенца), чтоб подошел поближе; но он уже давно увивался около молодки с ребенком, сидящей поодаль. Признаться, Московка боялась, что Скоморох заболтается, а когда придет его черед рассказывать, заснет. Надо было хитро обдумать, как бы Скоморох выспался вместе со всеми. Жадна была Московка, и жадность вела ее к страху, а хитрость к опеке здоровых мужиков, как малых детей. Она еще раз окликнула Скомороха.
Тот вскочил, перепрыгнул через несколько тел, вытянулся перед Московкой и чужим голосом сказал:
— Товаришш командир, дозвольте с молодкой повалиться.
Это было так неожиданно, что весь берег прыснул, а молодка, задыхаясь от смеха, кричала:
— Вот муж в лесу недалеко дрова рубит, вот созову, он тя как лечнет, дак в воду улетишь!..
Скоморох кинулся к ней, ухватил брошенную ватную кофту, и, кутая ею голову, летел обратно…
— Буюс, буюс…
— Церт. Оддай кофту-ту!
Тогда приоткрывая серьезнейшее лицо:
— Но примая во внимание побывальщину, рассказанную сим ошкуем…
Кофта через головы полетела к молодке…
— Примая во внимание, чем мы хуже разбойников? А потому, моя бесценная, вались одна, никем нерушимая. Сохраняй свою невинность, а я повалюсь один.
Берег грохотал. Скоморох повалился на песок, раскинув руки, и ко всеобщему удивлению сейчас же заснул. Но особенно это поразило Московку: она встала и даже его потрогала. Спит, по-настоящему спит…
После продолжительного отдыха и длительного чаепития опять все собрались слушать сказки, и Московка обратилась к сутулому одноглазому помору, имя которого она успела узнать.
— Олександр Ондреевич, вы обешшали длинну сказку!
Кривоглазый высокий Александр Останин сочным и степенным басом ответил:
— Нет, я раньше расскажу Сороцку быль, про сороцково промышленника… Как заговорил товаришш про Нову Землю, так и стало вроде как трести. Это он совершенно правильно сказал, што она тянет, даже очень тянет. Я три раза ходил, по году жил. После не приходилось. Четырнадцать навигаций в Норвегу сделал. Это не то. Очень страшну быль скажу, а все-таки она тянет. Видали, на пароход упрыгнул такой седенькой, быстрой старичек, ешьчо у него така самоедска сумка через плечо висла, а в руках аглицко ружье… Это с Новой Земли — приехал на Матверу к себе артель сбивать. Он на Новой Земле шестнадцать лет выжил безвыезно. Теперь ему одному запрешшено промышлять, так он приехал артель собирать… Не успел я с ним поговорить, хотя, конечно, одноглазово не возьмет…
— А ковды у тебя глаз пропал? — спросила Махонька участливо.
— А шилом проткнул. Я ведь сапожничаю: ну, проткнул, дохтор посмотрел, повязку наложил, сказал: «только не пей! цел будет». А я выпил. Пять ден терпел, да и выпил. Глаз и пропал.
Заметили, как ходит старичек? Ни на што не глядит и все фыркает. Воздух ему тяжел, и на леса глядеть не может, все ему тесно и грязно. Также вот самоедин был на Москву увезен, Тыка-Вылка (очень хорошо картинки рисовал, за это взели), дак жить не замог, до того в Москвы грязно…
— А вы знали Тыка-Вылку? Я знала того художника, што взял к себе Тыка-Вылку. Самого-то я его не застала, но моя приятельница давала ему уроки, и много о нем рассказывала. Их пять человек собралось, и ходили обучать Тыка-Вылку. Он всех учительниц называл «Маша». «Маша приела». Повалится на кровать: «Ну, Маша, говори!» Он сидеть на стуле не умел, все больше лежал. И ничего не слушал, только вот географию страшно любил и понимал… карты рисовал, за это и взял его да за картинки…
— Ну, ну сказывайте!
— Дак вот вернется откуда-ле с улицы в большой мороз и чихает, головой вертит: — «Пыльно, жарко! Пыльно!»
Все засмеялись.
— Ну, и вовсе сбилса… Сороцка-то быль где девана? Сейчас расскажу. Уж не сбивайте.
7. Сороцкая быль
Это быль про сороцково промышленника. У нево были лодьи трехмачтовы и промышлял он на Новой Земли. Напромышляли целой груз зверя и гольца (голец вроде семги, только без клёску). Им бы уже уходить да поветери нет — ветер сретной. Вся команда уж на лодьях, а хозяин с двумя товаришшами ешьчо на охоту пошол.
Матросы говорят:
— Вот запоходит, мы ево в то время уходим! Хозеин охотилса не долго. Нова Земля — остров. Зимой на один час рассветаетса. Зато летом солнце не закатаетса. А тут уж осень, дни коротки. Вот он на берегу стоїт с товаришшами и видит паруса одданы, якорь закатан. Случилась поветерь. Он и ждет: ботик сейчас выедет, возьмет їх; ему и видно, што на лодьях делается и разговор слышен. У него там был кресник. Он ему кричит:
— Давай ботик!
Кресник сходил в свой камбуз, взял ружье большово формата, на планцырь положил на борт и выстрелил. Хозеин и не крикнул упал, а товаришши отбежали на такое расстояние, вне ружейново выстрела. Лодьи ушли. Эти двое остались. Хлеба — што в брюхе, платья — што на себе.
— Ну, штож, ведь мы остались?
Из последнего заряда убили морсково зайца. Поедят — рвать, рвота. Изба была тут построена, называется становишше Кармакул; а есть нечево, приходится умирать. Один жил двенадцать ден, другой — шестнадцать. У второво был нож, и он этим ножом на нарах и на стенах на досках вырезал всю историю. Как хозеина убили, как їх двух бросили и как они умирали. И в предсмертных конвульсиях скончалса.
Ну, пусть тела разлагаютса, на счот этово помолчим. Поговорим о лодьях. Они пошли на Варде. Товар продали, накупили рому, русскому консулу заявили, што хозеин помер, зверя раньше продал, деньги жоны выслал, ну а голец здесь не идет, так мы сами в Архангельско свезем вдовы.
Пошли в Архангельско, напились рому, стали плесать. А там был один старик — он в союзе не был, штобы хозеина убивать. И теперь не пил, толкует промеж себя: «Плешите, плешите, скоро заревите». Кресник услыхал и старика в море сбросил.
Пришли в Архангельско. Знают правило: в полмачты флаг — значит не блаhополучно, хозеин умер. Хозейки сказали, што муж ей деньги выслал с Варде, а сам там помер, там и похоронили.
Ну, штож хозейка? поплакала, погоревала, поверила.
На другое лето русские в то станьвишьчо не ходили, а пришла только Норвецька или Английска шхуна — из тех наций. Зашли в избу, у їх ужас изел: два тела разлагаются медленно (климат холодной, так целой год разлагались). Один заметил, што на досках вырезаны буквы. Прочесть они не могут, а эти доски движимы, они и взели с собой їх. Там и прочитали всю историю. Этих матросов засудили, скрозь строй гнали на смерть, при Николае Палыче было дело. Так у того што написал, жонка оставалась, ну, она по весны бегала на «глядень» — такой камень-варака, с которого в море выглядывают — глядеть, не видать ли какого суденышка. Как получила весь, што хозеин помер и два ево товаришша на Новой Земли скончались (другой был других мест), она каждый день туда вопить ходила на кажну зорю. Моя матка сороцка была, видала ей. Стоїт на глядне, руки заломит в небо, и падает, и вопит, причитат. А ветер одежу крутит. Эдак то у нас все поморки: у которой муж в мори осталса, у коей сын или брат. Уж такое дело, кажна знат. Ну, и эта год цельной кажну зарю стоїт, убиваетса. Ну, отплачетса, да днем и ничево, работат. А как узнала, што муж описал, как они мучились, брошены… Она стояла на глядне, не сходя два дня (никак ей было не увести, вроде одичала, дика стала), а на третий кинулась в море. Там прегрубо место. Так и сгибла.
Едва помог закончил, Московка спросила его:
— Вы, Олександр Ондреевич, грамотны?
— Читать умею. Товарышш четыре раза ко мне приходил, я в четыре раза смолоду выучился читать. Сулилса ешьчо писать научить, да боле и не приходил. Так писать и не выучилса. А читать читаю. Романы очень люблю читать, а потом и рассказывал все. Очень меня за это любили на судах. Но уж петнадцать лет ничево не сказываю.
— Ну, а сказку вы же хотели нам рассказать.
— Длинна только, убьетесь… Ну да ладно, нам на работу не бежать. Ишь вон дедушко уж работу нашол (Кулоянин плел кому-то заказанную рюжу). Ну, ладно.
И он начал.
8. Красавица под флером
В одном городе приморском было два купца, два родных брата. Один торговал магазинами, лавками, горной торговлей занималса (на суше), а другой имел корабли, ходил заграницу.
Который ходил заграницу, тот не имел ничево детей; тот, который торговал на суше, тот имел детей. Потом он заболел и в молодых годах умер. Сына оставил своево лет петнадцати. Супруга осталась в молодых годах. Она безумно торговать не стала: сын молод, а сама она не привычна была, — и прикрыла эту торговлю поэтому.
